1 Г.Ф.Доброноженко Л.С.Шабалова Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей

Министерство образования и науки Российской Федерации Сыктывкарский государственный университет

06 - 27 1     548

РАСКУЛАЧИВАНИЕ И КРЕСТЬЯНСКАЯ ССЫЛКА В СОЦИАЛЬНОЙ ПАМЯТИ ЛЮДЕЙ

исследования, воспоминания, документы

АВТОРЫ-СОСТАВИТЕЛИ:

Г. Ф. Доброноженко, Л. С. Шабалова

https://drive.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_dUVBVFBVOVdzRWM/edit?usp=sharing

основан

УДК 94(47).084.6/8(093.3) ББК     63.3(2)614/615^4—--.

Печатается по решения редакционно-издательского совета Сыктывкарского государственного университета

Рецензент:

Васкул И. О., канд. истор. наук, ученый секретарь Института языка, литературы и истории Коми НЦ Уро РАН

Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти Р24   людей: Исследования, воспоминания, документы / Авторы-соста­вители Г. Ф. Доброноженко, Л. С. Шабалова. Сыктывкар: Изд-во СыктГУ, 2005. 294 с.

ISBN 5-87237-488-7

В сборнике публикуются воспоминания людей, переживших коллекти­визацию, раскулачивание и ссылку К воспоминаниям прилагаются копии архивных документов, характеризующих имущественный уровень репрес­сированных семей, описи конфискованного имущества, выписки из реше­ний местных органов власти и другие документы.

Выражаем благодарность С. Э. Покровскому за помощь в подготовке фотодокументов для книги.

«щи ж linn «ни hi  

20053501

©Доброноженко Г. Ф., Шабалова Л. С, 2005 ISBN 5-87237-488-7 © Сыктывкарский университет, 2005

2005350159

Г. Ф. ДОБРОНОЖЕНКО, кандидат историчсеких наук, Л. С. ШАБАЛОВА, кандидат исторических наук

Жить, чтобы выжить...

У каждого поколения своя история XX столетия. Однако судьба крес­тьян, родившихся в первое десятилетие XX в., и их детей поистине уни­кальна. Именно они строили и жили в обществе, ставшем советским. В их судьбе отразился век.

Авторы этих воспоминаний пережили страшные 1930-е — массовые репрессии, насильственную коллективизацию, раскулачивание, депорта­цию — и тяжелые военные годы, испытали ощущение жизни «на грани». Они часто встречались со смертью в разных ее проявлениях — голодная смерть, эпидемии, несчастные случаи, самоубийства. За всеми деталя­ми жизни, изложенными в воспоминаниях, присутствует главное, глубин­ное содержание — история будничной практики выживания. Именно этим чувством наполнены воспоминания. Они и есть коллективная память.

Раскулачивание. В декабре 1929 г. на Всесоюзной конференции аг­рарников-марксистов Сталин объявил переход от «политики ограниче­ния эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кула­чества как класса»1.

Политика «ликвидации кулачества как класса» преследовала несколь­ко взаимосвязанных целей, одни из которых были явными, другие тща­тельно скрывались. Официальная цель (социальная) —ликвидация сель­ской буржуазии. Вторая цель психологическая: создавая в деревне ат­мосферу страха, демонстрируя крестьянам, что единственной альтерна­тивой вступлению в колхоз может быть только раскулачивание, арест и высылка в отдаленные регионы страны, политика ликвидации кулачества превратилась в основной метод стимулирования коллективизации. Цель экономическая — создание за счет конфискаций имущества кулацких хозяйств минимальной материальной базы организуемых колхозов. Не­явный, скрытый характер носили намерения использовать принудитель­ный труд репрессированных крестьян для решения задач модернизации экономической системы страны.

Механизм политики ликвидации кулачества как класса, разработан­ный зимой 1930 г., в целом складывался из двух слагаемых: конфискация имущества (раскулачивание) + арест-высылка раскулаченных.

Политика конфискации имущества кулаков была законодательно зак­реплена постановлением ЦИК и СНК СССР «О мерах борьбы с хищни­ческим убоем скота» от 16 января 1930 г.2 Конфискации подлежали все

1 Сталин И.В. Сочинения. М., 1949. Т. 12. С. 166—170. 2СЗ. 1930. № 6. Ст. 66.

3

«средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, произ­водственные и торговые предприятия, продовольственные, кормовые и семенные запасы, излишки домашнего имущества», а также наличные деньги, сберегательные книжки и облигации государственных займов. Конфискация имущества кулаков проводилась «особо уполномоченны­ми райисполкомов с обязательным участием сельских Советов, предста­вителей колхозов, батрацко-бедняцких групп и батрачкомов». При кон­фискации «производится точная опись и оценка конфискуемого имуще­ства, с возложением на сельсоветы ответственности за полную сохран­ность конфискованного». Конфискованные у кулаков средства производ­ства и имущество должны были передаваться колхозам «в качестве взноса бедняков и батраков с зачислением конфискованного в неделимый фонд колхозов с полным погашением из конфискуемого имущества причитаю­щихся с ликвидируемого кулацкого хозяйства обязательств (долгов) госу­дарственным и кооперативным органам». Конфискуемые жилые построй­ки — использоваться на «общественные нужды с/советов и колхозов и для общежития вступающих в колхоз и не имеющих собственного жилья батраков». Указывалось на необходимость всех исполкомов обратить «су­губое внимание» на то, чтобы «кулацкие элементы не успели до конфис­кации ликвидировать свое имущество (брать немедленно на учет), а так­же на строгий учет и правильное использование конфискуемого у кула­ков имущества»3.

Согласно принятым в конце января — начале февраля 1930 г. реше­ниям* , все крестьянские хозяйства, отнесенные к классу кулаков, были разделены на три категории.

Первую категорию составлял «контрреволюционный кулацкий актив», наиболее активные кулаки, «противодействующие и срывающие меропри­ятия партии и власти по социалистической реконструкции хозяйства». Эта категория кулацких хозяйств подлежала «немедленной ликвидации» пу­тем «заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении органи­

3 Из истории раскулачивания в Карелии. 1930—1931 г.: Документы и материа­лы / Науч. ред. Н.А. Ивницкий, В.Г. Макуров. Петрозаводск, 1991. С. 23—24; Спец­переселенцы— жертвы «сплошной коллективизации»: Из документов «особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б). 1930—1932 гг. // Исторический архив. 1994. № 4. С. 150—151; ГАРФ. Ф. А—411. Оп. 16. Д. 5. Л. 316—316 об., 317.

* Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) о мероприятиях по ликвидации кулац­ких хозяйств в районах сплошной коллективизации, высылке и расселении кула­ков» от 30 января, Приказ ОГПУ N 44/21 о мероприятиях органов ОГПУ по прове­дению операций по ликвидации контрреволюционного кулацкого актива (первая категория) и выселению кулаков и их семей (вторая категория) от 2 февраля, Цир­куляр Наркомюста РСФСР о порядке проведения мероприятий по ликвидации ку­лацких хозяйств от 3 февраля 1930 г., секретная инструкция ЦИКам и Совнарко­мам союзных и автономных республик, краевым и областным исполнительным комитетам о мероприятиях по выселению и раскулачиванию кулаков, конфиска­ции их имущества от 4 февраля 1930 г. 4

заторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и по­встанческих организаций перед применением высшей меры репрессии».

Вторая категория — «остальные элементы кулацкого актива» — наи­более богатые кулаки, местные кулацкие авторитеты и весь кулацкий кадр, из которого формируется контрреволюционный актив. После раскулачива­ния (конфискации имущества) они подлежали «высылке в отдаленные ме­стности Союза ССР и в пределах данного края в отдаленные районы края».

В третью категорию были отнесены все оставшиеся кулаки, которые после раскулачивания подлежали «расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках»4.

Массовую экспроприацию проводили специальные комиссии при сель­советах, возглавляемые представителями районных организаций, ОГПУ, (официально— «инструкторы», или «уполномоченные» по коллективи­зации) и включавшие представителей сельсоветов, партийцев и комсо­мольцев, а также деревенской бедноты.

В селах и деревнях проводились собрания по организации колхозов, на которых одновременно утверждались и списки хозяйств, подлежащих раскулачиванию. Основным методом организации колхоза были угрозы и прямое насилие. В случае отказа «написать заявление о вступлении в колхоз» крестьянам угрожали арестом и «высылкой на Соловки»5. Бед­няцкие собрания выносили постановления о «раскулачивании и выселе­нии всех, кто не вступит в колхоз». По воспоминаниям Т.В. Можеговой, когда в деревне Даньгрез Ношульского сельсовета (Прилузский р-н) на­чалась коллективизация, «сельсоветовские и партийные работники со­брали собрание», а так как ее дедушка «не захотел вступать в колхоз, его обозвали кулаком и решили раскулачить». Отказ вступить в колхоз назы­вают главной причиной раскулачивания и К.В. Тырбылева (дер. Шорйыл, Кунибский сельсовет Сыктывдинский р-н), П.П. Шарыгин (дер. Сотчем, Палевицкий сельсовет, Сыктывдинский р-н), Е.В. Грибанова (Уляшева) (село Вольдино, Усть-Куломский р-н), А.В. Корховой (хутор Журавлевка, Каменский сельсовет, Еланский р-он, Средне-Волжский край), М.П. Бес­сонов (Саратовская область)6 и др.

Логика рассуждений местных коллективизаторов была проста: партия призывает «насаждать» колхозы, поэтому «кто идет в колхоз, тот за Со­ветскую власть, кто не идет— тот против». И.Д. Игнатов, рассказывая, как раскулачивали их семью в дер. Сордйыв Помоздинского сельсовета Усть-Куломского района, пишет, что местные работники, вручая поста-

4 Неизвестная Россия. XX век. М.: Историческое наследие, 1992. С. 238—239; Из истории раскулачивания в Карелии. 1930—1931 г.: Документы и материалы... С. 22; Спецпереселенцы — жертвы «сплошной коллективизации»... С. 147—148.

5 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Сыктыв­кар, 2001. Т. 4. 4.1. С. 728.

6 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова. Сыктывкар, 2001. Т. 4. Ч. 2. С. 496.

5

новление о раскулачивании, прямо говорили: «Ваши хозяйства, Николай Анисимович и Дмитрий Николаевич, ликвидируют на все сто процентов как кулацкие по той причине, что вы открыто саботируете политику боль­шевиков и решения советской власти»7.

Нередко в качестве основной причины раскулачивания в воспомина­ниях называется «сведение личных счетов». «Мой отец за 5 лет до своей смерти рассказал мне, как все произошло с его судьбой. Когда ему было 23 года, он полюбил девушку, однако ее любил и бывший председатель сельского совета. Избавиться от конкурента председателю помогло По­становление ЦИК и СНК СССР от 01.02.1930 года. Ночью председатель созвал совет, вынесли решение, назвав отца кулаком, а утром — в телегу и на север» (П.А. Гасюль, х. Мыково, Жовнинский сельсовет, Полоцкая область, Белорусская ССР).

В воспоминаниях упоминается и еще одна важная причина раскула­чивания — конфискация средств производства у «преуспевающих зажи­точных хозяйств» для обеспечения колхозов. Г.Э. Гантер (с. Брокгаузен, Маркштадский р-н, АССР Немцев Поволжья) на вопрос, зачем нужна была эта бессмысленная ссылка и почему именно с вашей семьей такое про­изошло, ответил: «Я так думаю. Государство строило колхозы, а денег, сельхозинвентаря и многого другого не было. Поэтому и раскулачивали крепкие хозяйства, отбирали скот, земли»8 .

А иногда происходили просто нелепые случаи, хотя и в этой нелепос­ти четко прослеживается принцип: «Кто не с нами, тот против нас». М.М. Максименков (с. Николаевка, Аннинский район, Воронежская область) рассказывает, что его отец служил кавалеристом в эскадроне Вороши­ловской конной Красной Армии и после демобилизации работал секре­тарем сельсовета. За три дня до начала выселения отца вызвали в рай­исполком и назначили уполномоченным по транспортировке переселен­цев. Он отказался: «...Как потом буду своим землякам смотреть в глаза». Однако власти настаивали угрожали, что если он не согласиться, то вы­селят его семью. А пока они препирались, в деревне происходило следу­ющее: «Подогнали конную повозку с двумя конвоирами. Конвоиры снача­ла вынесли бабушкин сундук, затем взяли бабушку и усадили в повозку. Не было и мысли, что покидаем свой дом навсегда, даже ничего не взяли с собой. ... К нам подходили наши родственники, но прощаться не было времени, нас торопили, говорили, что мало времени осталось до отправ­ления эшелона. Дед был в поле, послали мальчика сказать, чтобы сроч­но прибыл на сходку. Дед верхом прискакал в село. А тут крики, плач. Его даже не впустили в дом. Дед как был в лаптях, так и пошел со всеми переселенцами этапом на железнодорожную станцию Анна...». Отец, прибыв на станцию за несколько минут до отправления поезда, узнал,

7 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Сыктыв­кар, 2004. Т. 6. С. 950.

8 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 303.

6

что его семья уже в вагоне. Он возмутился произволу властей. Но уже было поздно: эшелон тронулся в путь.

В воспоминаниях, описывающих проведение раскулачивания зимой-весной 1930 г., указывается, что конфискацию имущества проводили во­оруженные люди, они «угрожали пистолетом», «допускали издеватель­ства и насилие», «местные власти избивали деда и бабушку, обзывали всякими вульгарными словами, издевались над ними», «под ружье за шкирку выбрасывали на улицу взрослых и детей». O.K. Кетова, описывая события, происходившие в ее родном селе Луза (Верхолузский сельсо­вет, Прилузский р-н) во время «повальных арестов» 1930 г., прямо пишет: «Шла гражданская война, били, убивали, ... издевались, как могли».

Страшная картина раскулачивания описывается во многих воспоми­наниях. «В этот день что-то дома было все не так, как раньше, — пишет Е.А. Бажукова (д. Заречье Троицко-Печорского р-на), — пришли люди, дверь настежь открыли, мать сказала: «Дети же раздетые, холодно». Младшая сестра бросила игрушку, я спустилась с кровати поднять ее, и в это время заходила женщина, я оказалась под ее ногами, она как пнет меня. Я заплакала, мне было обидно и больно, нас никогда не били роди­тели, мать тоже заплакала, зачем над детьми издеваться. Эта женщина встала за стол и стала продавать наше имущество —в углу была собра­на куча, она оттуда доставала и говорила: за это столько-то, за это столько-то. Эта женщина с наших ног снимала носки. Наша старшая сестра Аня говорит нам: «носки поснимают и нас будут в реке топить». Мы все сби­лись в кучу, обнялись и плачем».

Из рассказов мы узнаем, что «во время конфискации отбирали все, что попадалось под руку», все грабили «под метелку». Отбирали дом, хозяйственные постройки, сельхозорудия, пашню, луга, коров, лошадей, телят, свиней и всё имущество «вплоть до ложек»: «забрали швейную машинку, овечьи и коровьи шкуры, зеркало, холсты —десять метров, жен­скую и мужскую одежду» (Л.П. Пухлякова-Мальцева, д. Тимогрезд, Сы-сольский район), «забрали все, что можно: лошадей, коров, овец, охотни­чий и рыбацкий инвентарь, унесли одежду, обувь, посуду, даже деревян­ные миски и ложки..., приходили не раз и каждый раз уносили то одно, то другое, даже унесли железную печку с трубами и лопаты» (Е. В. Грибано­ва (Уляшева), с. Вольдино, Усть-Куломский р-н) и пр. Нередко раскулачи­вавшие «вещи, что получше, откладывали себе, а остальное продавали за смешную цену» (Е. Е. Скобелева, д. Сидорове Ленинградская обл.)9.

Раскулачивание в 1930 г. почти всегда означало немедленное высе­ление из дома. Картину бесчеловечного отношения местных работников к раскулаченным описывают многие авторы воспоминаний. М.В. Пунего-ва (Куратова) из с. Заречье Сысольского р-на рассказывает историю рас­

9 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 304.

7

кулачивания семьи ее сестры: «Раскулачивать их приходили несколько I раз. А как-то приехали на машине*. Прямо всю их семью в нижнем белье 1 выгнали из дома. Свекровь моей сестры добровольно идти отказалась, I так ее привязали к машине сзади, да волоком так и потащили». Е.А. Ба- I жукова (д. Заречье Троицко-Печорского р-на) вспоминает: «Мы оказались | на улице, сидели вместе на земле под осенним дождем, мать плакала, I просила угол: «скажите, где мы должны жить, куда мне деваться, разори- I ли, так топите детей, звери». М.В. Попова из с. Усть-Кулом так описывает | выселение из дома своих родителей: «Пришла милиция. Под ружье за f шкирку бросали на улицу маму, и отца, и детей. Ничего не дали, ни еду, ни [ одежду, всё отобрали для советского союза народа**.... Сутки держали под ружьем на улице. Все голодные, холодные».

Многие односельчане, как следует из воспоминаний, «запуганные ме­стными работниками», «боялись нас пускать, так как из-за нас брали штраф», «из родственников и соседей не разрешали никому подойти, милиция угрожала застрелить, если кто-нибудь подойдет к кулакам, вра­гам народа». Однако сохранилось немало примеров сочувствия к кула­кам и раскулаченным. И.Д. Игнатов пишет, что один член комитета бедно­ты «еще накануне раскулачивания нашей семьи рассказал об этом отцу и предупредил его о предстоящей конфискации имущества, посоветовав припрятать кое-что ценное у соседей и родственников»10 . М.В. Чупрова рассказывает, что «женщины деревни Большое Галово встали на ее (ба­бушки) защиту и не позволили выгнать из дома». Заступились соседи-односельчане и за бабушку и дедушку В.А. Сямптова из с. Ыб Сыктыв-динского района11. Односельчане, чаще всего родственники, помогали раскулаченным после выселения из дома: давали потихоньку одежду, кор­мили, оставлял на ночлег маленьких детей, а иногда принимали к себе и целые семьи. Из рассказа Е.А. Бажуковой мы узнаем, как после того, как ее мать и шестеро детей выгнали на улицу, их «приютили на ночь дед Ефим и баба Люба»: «Вечером нас дед Ефим увез на телеге на другой конец деревни к себе в заброшенный дом», «баба Люба с сарая занесла старые лохмотья и постелила их на пол. Сказала: «ложитесь спать, а ук­рываться было нечем». М.В. Попова о подобной же ситуации пишет, что после раскулачивания родителей в с. Усть-Кулом «мать осталась на ули­це с детьми. Людям не разрешали подойти к нам, и они стали бояться наших мам и детей. Старая и одинокая родственница моей мамы не ис­пугалась милиции, подошла и стала просить: стреляйте в меня, я одино­кая, у меня маленький домик, как баня, пусть зайдут и будут жить вместо меня. Пожалейте детей, ведь они плачут, кушать хотят. В этот маленький

* Так в документе. ** Так в тексте.

10 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 6. С. 951.

11 Там же. С. 975.

8

домик с двумя маленькими окошками моей маме с детьми разрешили зайти».

Кроме административно-репрессивных методов политика «ликвида­ции кулачества как класса» проводилась и экономическими методами. Раскулачивание в коми деревни с 1931 г. все больше принимало харак­тер репрессий за невыплату налога и невыполнение нереальных зада­ний по сдаче сельхозпродуктов и норм работы на лесозаготовках. Для хозяйств, отнесенных к группе кулаков, размер сельхозналога (так назы­ваемый «налог в индивидуальном порядке») и объемы сдачи сельхозза-готовок (зерна, мяса, молока, масла, льна и др.), задания по лесозаготов­кам определялись с таким расчетом, чтобы «можно было раскулачить ихнее хозяйство». Имущество кулака, не выполнившего наложенных на хозяйство заданий, подлежало конфискации с последующей продажей в счет налоговых недоимок12.

А.И. Скакун (Туголукова) рассказывает о том, как её семью из дерев­ни Векшер, Читаевского сельсовета Прилузского района подвели под рас­кулачивание за невыполнение «хлебного налога»: «Принесут отцу бума­гу-предписание сдать 100 пудов хлеба, и он везет на своей лошади. Ста­рый он уже был, боялся, что посадят за неисполнение приказа, и все сам вез добровольно. Через короткое время — новое предписание, опять вези хлеб и веди коров, лошадей, овец. Пока было, что везти — вез. Потом приходили сами уполномоченные и выгребали из амбаров под метелку (три больших амбара было). Я помню, как мать плакала, просила оста­вить хоть немного детям. Мы потом маленькие играли в пустых амбарах. Часто приходили с обыском, все золото искали. После раскулачивания наступил голод. Отец сошел с ума, бродил по снегу зимой босиком, что-то лепетал и умер. Потом умерли его брат и сестра, жившие с нами».

В.П. Щанов из дер. Катыдпом Онежского сельсовета Княжпогостского р-на так описывает раскулачивание в 1934 г. семьи брата: «обложили непосильным налогом, раскулачили и взяли, несмотря на то, что у него пятеро нетрудоспособных детей. Отобрали новый построенный дом, иму­щество, корову, лошадь была уже в колхозе. А самому дали повышенное задание, как подобает кулаку, и отправили на лесозаготовку в Турьинский леспромхоз».

Из воспоминаний следует, что «были большие налоги по сдаче моло­ка, и родители не могли выполнить этот налог, поэтому отца забрали в колонию ... Жену и 5 детей выселили из дома» (Ф.Н. Поманова (Попова), Ижемский р-н), «все имущество было конфисковано в тундре в счет пога­

12 В 1932 г. из 608 кулацких хозяйств в Коми области 491 было раскулачено за неуплату налога. Около 65 % суммы сельхозналога с кулацких хозяйств было по­гашено за счет реализации имущества // Рассчитано: НА РК. Ф. 375. Оп. 1. Д. 22. Л. 131; Д. 263. Л. 13.

9

шения недоимок по налогам и сборам за 1930/31 г.» (Л.Г. Чупрова, с. Си-зябск, Ижемский р-н).

Нередко процесс раскулачивания «налоговым прессом» (продажи иму­щества) растягивался на несколько лет и завершался окончательно лишь с продажей дома. М.Г. Комлина (Канева) вспоминает, что в 1933 г. «при первом раскулачивании отобрали всю живность», а при втором — в 1934 г. — отобрали дом (Кожвинский сельсовет, Усть-Вымский район). A.M. Чупрова из деревни Кривопоржская Усть-Цилемского района указывает, что «с 1933 г. мои родители были подвергнуты раскулачиванию. Раскула­чивали до 1939 г.».

Многие хозяйства, отнесенные к кулакам и раскулаченные, в даль­нейшем признавались середняцкими, и их имущество (по закону) подле­жало возврату. Однако, как свидетельствуют документы и воспоминания, имущество «неправильно раскулаченным», как правило, не возвраща­лось или возвращалось частично, а семьи вынуждены были вступать в колхоз, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию. А.Ф. Зава-рин пишет о судьбе своего деда из деревни Матвеевская Лоемского сель­совета Прилузского района: «Был конфискован весь скот— лошади и коровы — и полностью все имущество. Хотели выселить из дому, но по­том, как многодетную семью, не выселили по приказу сверху. Власти же на местах творили произвол. Отец наш был участник гражданской войны и социалистической революции, был ранен. По кассационной жалобе в Москву нас перевели в середняки, но все наше конфискованное имуще­ство не вернули. Семью нашу затем приняли в колхоз».

Многие крестьянские хозяйства, о которых рассказывается в воспо­минаниях, опубликованных в книге, неоднократно на протяжении 1930-х гг. относились к кулацким, потом признавались середняцкими, затем вновь объявлялись кулацкими, затем вновь середняцкими и т.д. Например, А.В. Тарачев из Читаевского сельсовета Прилузского района был отнесен к кулакам 30.01.1930 г., 11.05.1930 г., 06.08.1930 г., 24.12.1930 г.; Г.Д. Буты-рев из села Важгорт Удорского района— 29.04.1930 г., 04.09.1930 г., 19.00.1933 г.; Н.А. Туркин из Гамского сельсовета Усть-Вымского района — в 1929 г., 04.06.1930 г., в 1931 г., 20.10.1934 г.; В.М. Вокуев из деревни Трусово Усть-Цилемского района — в 1931 г., 10.03.1933 г., 01.02.1934 г., 02.08.1936 г.; В.И. Чупров из села Трусово — в 1931 г., 10.03.1933 г., 01.02.1934 г.; М.И. Дуркин из деревни Леждуг, Ермицкого сельсовета того же района — в 1931 г., в 1932 г., 11.02.1933 г., в 1935 г.; ПС. Чупров из села Усть-Цильма — в 1931 г., 20.10.1932 г., в 1933 г.,

Выселение из коми деревень не носило массового характера и осу­ществлялось, как правило, или в пределах районов Коми области, или в Ненецкий округ. В воспоминаниях упоминаются факты выселения семьи Т.М. Бажуковой из с. Пажга Троицко-Печорского р-на в Ижемский район, семьи СВ. Попова за пределы сельсовета — в Большелугский сельсовет

10

Сторожевского района, семьи Н.И. Вокуева из села Сизябск Троицко-П^ морского района в Ненецкий округ. 4

Взрослых членов семьи или сразу арестовывали и направляли в яа* геря, или «насильно» отправляли на лесозаготовку и сплав с последуй щим арестом-судом за невыполнением заданий и с отбыванием срокам лагерях и исправительно-трудовых колониях. Авторы вспоминают: «23 февраля 1930 г. отец был арестован безвинно тройкой ПП ОГПУ Север­ного края. 29 апреля 1930 г. признан виновным по ст. 58—10,19—58—8 и 58—14 УК РСФСР, заключен в концлагерь сроком на 8 лет» (В.В. Разма-нова (Туркина), д. Кадзес, Гамский сельсовет, Усть-Вымский р-н); «Отца посадили в тюрьму, мать и старших братьев направили на принудитель­ные работы» (И.Д. Петрунев, д. Парчег Зеленецкого сельсовет, Сыктыв­динский р-н); «Нас в 1930 г. раскулачили. ...Арестовали отца, потом заб­рали мать. Судили в Усть-Куломе по ст. 63 за уклонение от общественных работ. Дали ей три года, равносильно, что дали расстрел. Умерла она в колонии Верхний Чов» (М.И Савельев, с. Ручь, Усть-Куломский р-н); Ко­солапое Л.Ф. также из села Ручь сообщает, что в его семье «деда Косола-пова Савелия Николаевича пристрелил охранник. Как сынов кулака, аре­стовали моего отца Филиппа Савельевича (сидел в лагере около Чибью речки) и дядю Иосифа Савельевича (сидел в Ухто-Печорских лагерях)»; «В 1930 г. хозяйство нашей семьи было ликвидировано как кулацкое. ... Дедушка, бабушка и отец были осуждены (В.И.Воронина (Шехонина), д. Тарасовская, Лоемский сельсовет, Прилузский р-н.); «Отца с братом Анд­реем осудили на 3 года за невыполнение плана лесозаготовок. Там и умерли (в Нижнем или Верхнем Чове, точно не знаю). Маму осудили тоже на 3 года за непосев, льна» (А.А. Ложкина (Тарачева), Читаевский сельсо­вет, Прилузский р-н) и т.д.

Наказания, как правило, отбывались в лагерях и ИТК Коми области, отправка за ее пределы было явлением достаточно редким. В воспоми­наниях упоминаются случаи отбывания срока на строительстве Беломо-ро-Балтийского канала (Г. Д. Бутырев из с. Важгорт Удорского р-на, A.M. Бажуков из д. Заречье Троицко-Печерского р-на).

Женщины, оставшиеся в деревне после выселения из дома с мало­летними детьми, скитались многие годы по чужим баням и домам, ни­щенствовали, просили милостыню, подрабатывали, где и как могли.

Вспоминают об этих событиях так: «Нас с детьми выкинули, в чем были. Остаться без крыши, без вещей было самой тяжелой болью на душе. Ходила по деревням, собирала милостыню, кто-то давал, делился пос­ледним, кто-то отворачивался, кто-то сердито поругивался, но жалел нас. Детей зимой, когда была хорошая погода, таскала с собой на санках, а когда шел снег или была метель, оставляла у свекрови или у матери. Приходила к свекрови поздно вечером, а уходила в темноту, утром рано. Перед праздниками в деревнях мыла жилые помещения: стены, потолки

11

и полы мыли золой, чтобы были белыми, еще тогда краски не знали. По-денничала: ткала, вышивала, пряла, чесала лен. Спрашивала о плате, денег не брала, просила, чтобы накормили детей. Скитаться пришлось долго. Много было пролито слез и видела горе и нужду. Через сколько-то времени устроили работать в правлении и дали там же угол, но это было недолго, стали жаловаться, что плачут дети. Пришлось уехать. На сезон­ную работу устроилась в Усть-Выми на пристани, встречала пароходы, а осенью мыла пристань и баржи, которые были там на зимовке. И первый раз получила плату с хлебом. Получила хлеб и пошла до матери, дети были оставлены у нее, и она испугалась, откуда хлеб, не своровала ли, успокоила, что дали за работу и весь вечер мы с ней проплакали. Потом дали угол в Усть-Выми, перешла жить с детьми».

Терентьева М.В. из деревни Б. Галово Ижемского района описывает историю своей семьи: отец был арестован в 1930 г., «семья была раску­лачена», «нас — бабушку, маму и четверо ребятишек — выселили из дома. ...Жили по чужим домам, где неделю, а где месяц, в зависимости от доб­роты людей. Бабушка и маленькая сестра умерли еще в своей деревне, а нас с мамой и троих ребятишек, наверное, в 1933—34 гг., а может, и в 1935 г. выслали в Щельяюр. Я помню только, что было много подвод. Нас, как рабочих, там не приняли, и нам пришлось болтаться по дерев­ням, где просили милостыню, а где была возможность, мама зарабаты­вала нам на хлеб стиркой, мытьем, шитьем, ничем не брезговала».

Т.В. Можегова рассказывает о дедушке и бабушке, раскулаченных в деревне Даньгрезд Ношульского сельсовета Прилузского района, следу­ющее: «Дедушку посадили в тюрьму... Какой конец его судьбы — никто не знает. Где он умер и как, никто так и не узнал. Когда забрали дом, жену и детей загнали жить в баню... Так делали в каждой деревне, сначала раскулачивали, потом выгоняли жить в баню... Сколько лет они жили там, не помню. На какие средства — тоже не знаю». В.П. Попов (Большелугс-кий сельсовет, Сторожевский р-н) вспоминает, что, когда семью раскула­чили в 1933 или 1934 гг., «нас с матерью выгнали из отцовского дома и конфисковали все крестьянское имущество (корову, лошадь) и без средств к существованию выселили за пределы с/совета. После этого варварства и издевательства мы с матерью вынуждены были, как я помню, нищен­ствовать. Ходили по деревням, просили милостыню, чтобы как-то не уме­реть с голоду. Через 1,5—2 года меня взяла к себе старшая сестра по матери ... Брата мать сдала в детский дом, а сама работала в служанках в городе до сороковых годов, а после работала в учреждениях уборщи­цей, где давали хоть какое-то жилье».

Выселение и спецпоселки. Еще до принятия в конце января — на­чале февраля 1930 г. официальных директив партийных и советских ор­ганов о порядке проведения политики ликвидации кулачества как класса,

12

был практически решен вопрос о том, что Северный край станет одним из крупнейших регионов выселения кулаков второй категории.

С конца февраля 1930 г. в Северный край на железнодорожные стан­ции Котлас, Луза, Мураши, Вологда, Архангельск стали прибывать пер­вые эшелоны из Нижне-Волжского, Средне-Волжского края, Украины, Крыма, Автономной области немцев Поволжья. Семьи раскулаченных везли с большими остановками, некоторые из них находились в пути между пунктами посадки и высадки до двух недель.

Везли в товарных, называемых в народе «телячьими», вагонах, зад­раенных снаружи деревянными задвижками и замками, с наглухо заби­тыми окнами. В вагонах сооружались в несколько рядов нары, покрытые в лучшем случае соломой. Если нары отсутствовали, люди сидели на полу, впритык друг к другу. Сохранилось немало тому свидетельств. «Всех нас погнали на железнодорожную станцию, — вспоминает М.И. Новиков (спецпоселок Емельстан, Сыктывдинский р-он), — погрузили в вагоны, в которых перевозили скот, заставили из сырых досок построить двухэтаж­ные нары, дали по два ведра на каждый вагон справлять человеческие надобности, закрыли ворота вагонов, повесили на них замки и повезли на голодную смерть, невзирая на возраст человека, старик или старуха, под­росток или грудной ребенок»13.

Другой автор пишет: «Людей в вагонах было много, большинство с детьми, было холодно, голодно, давали только кипяток». Двери не откры­вали сутками, в вагонах стоял страшный «смрад, вонища, дети мочатся, сушить негде, стирать тем более» (З.А. Дунченкин, спецпоселок на Пине-ге, Архангельская область). О большой смертности в дороге помнят прак­тически все. Уже в дороге «появились первые мертвецы, которых даже похоронить не давали», «на станциях выносили покойников, их было очень много». Умирали в первую очередь старики и дети.

С прибытием на место из вагонов отбирали трудоспособных мужчин и посылали на строительство бараков и лесозаготовки. Женщин, детей, стариков размещали в пересыльных тюрьмах, монастырях, церквях, во временных бараках.

Семьи, высылаемые в Коми область, как правило, размещали в пере­сыльных лагерях станции Луза Кировской области и в Котласе Архангель­ской области. Картина жизни в пересыльных лагерях осталась в памяти, описывается во множестве воспоминаний совершенно одинаково и выс­тупает как единое целое и коллективная память, как общее воспомина­ние о прошлом. «Высадили нас на станции Луза Кировской области, — вспоминает М.В. Лихачева (Мышенкова), спецпоселок № 3, Прилузский р-он). Поселили в построенных наспех из мерзлых бревен бараках с трехъярусными нарами. Сотни, тысячи людей томились здесь. Когда по-

13 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. 4.1. С. 681—682.

13

теплело, бревна оттаяли и сверху потекла вода. Начались эпидемии. Уми­рали дети и слабые. В день вывозили на кладбище до сотни гробов. У нас в один день умерли три девочки младше меня — Настя, Дуня и Ната­ша14 . М.С. Новиков описывает следующее: «Когда нас выгрузили на стан­ции Луза, то поселили в заранее построенные шалашеобразные бараки, размером, примерно, 50 х 25 м. Они были изготовлены из жердей и по­крыты еловыми ветками и засыпаны песком. Посредине этого огромного шалаша сооружены двухэтажные нары также из жердей и разбиты на секции 2 х 2 м. Началась смертность как взрослых, так и детей, тиф. Дети там умирали: их по восемь человек ложили в один ящик и хоронили. Од­нажды мы, мальчишки, решили посчитать, сколько людей хоронят в день и насчитали 104 человека. На станции оставили в наследство огромное кладбище»15. Страшную память сохранили переселенцы о Котласской пересылке. «В Котлас мы прибыли, — пишет А.Я. Шааб (Пропп), — в кон­це апреля. Прожили в шалашах. Там было очень много народу. Шалаш метров 30 в длину, 2-этажные нары, 2 печки, внизу был снег, а сверху песок... Через неделю умерло трое детей из нашей семьи: брат пятилет­ний, сестра — 2 года, брат двоюродный — 18 лет»16.

Переселенцы, как правило, находились в пересыльных пунктах до начала навигации, а потом по Северной Двине на баржах их отправляли в места постоянного проживания. М.П. Бессонов (спецпоселок Пивью, Усть-Куломский р-он) вспоминает: «Ночью внезапно дали команду соби­раться и строиться на улице посемейно по четыре ряда и погнали к реке Северной Двине. Сходу стали нас грузить в трюм баржи. Кто не успевал попасть на трап, тех скидывали в воду, такая была суматоха и неразбери­ха. Многие родители потеряли своих детей. Но по пути следования неко­торые нашлись на барже, а часто терялись. К утру погрузку закончили, и буксир потянул сразу три баржи. В баржи нас набили так, что лечь негде было, только сидели и стояли. Днем нам выдавали по буханке хлеба каж­дому и сказали, что это на три дня, больше никаких продуктов не будет. Воду наливали в бачки, которые были прикреплены к стенам баржи: два с одной стороны и два — с другой. Здесь же в трюме баржи у нас были кухня, столовая и туалет. Жара, кислороду не хватало, и люди задыха­лись и умирали. Но люки баржи не открывали, и только под шумный крик и стук конвойный чуть откроет люк и спросит: «В чем дело?» Ему говорят, что есть покойник и начал уже разлагаться, запах невыносимый. Тогда заходят четверо — двое с винтовками следят за порядком, а двое берут труп и сразу выкидывают за борт баржи в реку»17.

14 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 687—688.

15 Там же. С. 682.

16 Там же. С. 692.

17 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова. Сыктывкар, 2001. Т. 4. Ч. 2. С. 291.

Как бы продолжая рассказ, пишет Резниченко Р.Д. (спецпоселок Сойю, Троицко-Печорский район): «Погрузили всех на баржу. Все были истоще­ны и больные. Младшие дети не выдерживали дорогу и умирали в пути. Какая-то женщина дала сестре Александре кусочек сахара, девочка так и умерла с сахаром в ручке. Так как хоронить было негде, Сашеньку просто бросили в Печору. Так поступали и с другими умершими: просто бросали в Печору».

С прибытием на места постоянного расселения переселенцев разме­щали вначале в селах и деревнях в домах коми крестьян. В памяти спец­переселенцев сохранилась глубокая признательность к коми народу за доброту, сочувствие и поддержку. «По реке нас привезли в село Бого-родск Сторожевского района, — вспоминает Л.В. Васильева (Корохо-вая). — В этом селе нас разместили по квартирам у местного населения. Мы жили в доме двух стариков, они относились к нам очень доброжела­тельно, подкармливали, угощали шаньгами... Здесь в Богородском все трудоспособное население из переселенцев было собрано и отправлено в тайгу для постройки жилого поселка». «Разместили нас в с. Вольдино к коми хозяевам, — очень хорошие, добрые и богатые, меня даже оставля­ли у себя, у них детей не было» (Е.И. Мамонова, спецпоселок Ичет-Ди, Троицко-Печорский район). «Местные жители коми села Вольдино нам помогали, давали кое-какую одежду, обувь» (М.М Максименков, спецпо­селок Ичет-Ди). «В село Корткерос нас привезли ночью, высадили на бе­рег, да там и оставили. Родители устроили нас, детей, спать под лодкой, а потом определили к хозяевам в дом. Приходили люди, несли кто что мог: шаньги, турнепс и другие продукты. Какое-то время мы здесь пожи­ли. Очень голодали. Чтобы как-то спастись, мы с сестрой Полиной ходи­ли побираться. Помню, что часто простаивали мы у молзавода с кружка­ми, ожидая, когда нальют обрата (Е.С. Сукачева, спецпоселок Соль, Сык­тывдинский район)18. «...В селе Носимо размещали нас по квартирам местных жителей. Местные жители коми деревни относились к нам с со­чувствием, жалели и говорили «коньбръяс морт, коньбръяс морт — «бед­ные люди, бедные люди». Коми люди очень добрый народ (СТ. Удови­ченко, спецпоселок Пивью, Усть-Куломский район).

Иногда с барж людей высаживали прямо в тайгу, где они должны были строить себе жилье. Первое время переселенцы жили в землянках, ша­лашах и только потом переселялись в построенные бараки. Вот как опи­сывают жизнь в лесу Г.Ф. Игнатова (Фомина) (спецпоселки Вожаель и Божьюдор Усть-Вымского района): «Высадили на берег и заставили идти в лес. Шли по лесу, пробивались с вещами, с детьми между деревьями, шли долго», а когда пришли на место «мужчины стали рубить ветки со­сен, елок и сооружать шалаши, делать настил на землю, чтобы хоть как-то поспать, так как все были измотаны». Поселенцам сказали, что «до

18 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 685.

15

наступления морозов они должны построить себе барак, иначе они все умрут от холода. И всем поселившимся в лесу людям все пришлось начи­нать с нуля. Пока строился барак, люди продолжали жить в шалаше. ...Че­рез месяц барак был построен и все семьи перешли в него жить. Многие не дожили и погибли от холода и сырости. Умерли дети Марфы Самсо-новны и Федора Андреевича, умер отец Марфы Самсоновны. Хотя люди и жили как в казарме, все были рады, что у них есть теплое жилье».

О первых месяцах выживания в землянках рассказывают: «В землян­ках были земляные полы и стены, бревенчатая крыша и небольшие оча­ги-печки из кирпича, который обжигали сами (М.М. Максименков). «Куре­ни, т.е. землянки, строили на две-три семьи. В землянках кроме прими­тивной двери оставлены маленькие окошечки, которые на ночь затыкали мхом. На общих нарах люди спали гуртом, как попало, на голых нарах, еловых ветках, обогревая своим телом, сушили траву на постилку. В зем­лянках завелись вши, цинга косила всех, были и другие болезни, в судо­рогах люди корчились от ужасной боли, валялись трупы. Люди умирали по 20—30 человек в день, их хоронили в общих ямах» (Е.И. Карнюшина).

К концу 1930 г. в Коми области был основан 21 поселок, в которых проживало 5272 семьи спецпереселенцев (18971 человек); в 1931 г. воз­никло 25 новых поселков (5221 семья, 21714 человек)19. Места постоян­ного строительства спецпоселков в большинстве своем были определе­ны в совершенно не обжитых, не освоенных местах, «подальше от насе­ленных пунктов», среди болот и тайги, а добраться до них можно было только рекой или проселочными дорогами и лесными тропами20.

19 По 5 спецпоселков было построено в 1930 г. в Усть-Куломском (Ветью, Окос, Лопью, Крутобор, Ындин) и Прилузском (Вельдорью, Усть-Вель, Соръель, Немец­кий, Чесель) районах; по 3 — в Сыктывдинском (Ворью, Расью, Емельстан), Усть-Вымском (Мещура, Усть-Коин, Ветью) и Визингском (Ниашор, Воквад, Яр) райо­нах; 2 спецпоселка — в Сторожевском (Одью, Боровой). В 1931 г. возникли спец­поселки Чуд, Пивью, Зинстан, Тимшер, Лесной Чер в Усть-Куломском районе; Вук-тыль, Сапыч, Соль, Веж, Певк— в Сыктывдинском; Лопью, Шуды, Лева-Керос, Лемью — Сторожевском; Божьюдор, Выль-ордим — Усть-Вымском; Кабы, Вол-тыл — Визингском; Сой-ю, Ичет-Ди, Гортъель, Пиня-из — в Троицко-Печорском; Песчанка —Ижемском и Новый Бор —Усть-Цилемском районе). В трех последних спецпоселках были расселены раскулаченные из районов Архангельского, Воло­годского, Северо-Двинекого округов Северного края // Покаяние: Мартиролог Т. 4. Ч .I / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова ... С. 54—55.

20 В Усть-Куломском районе поселок Вежаю был расположен на расстоянии 150 км от райцентра и 65 км от ближайшего населенного пункта; Индим и Лопью Вад— в 125 км от райцентра и 20—40 км от ближайшего населенного пункта. Спецпоселок Боровой (Сторожевский район) был связан с райцентром (122 км) сухопутным (на верховых лошадях) и водным (на лодках) путем; поселок Одью (108 км) — трактом зимой и пароходом весной и летом. На большом расстоянии от райцентра были построены поселки в Усть-Вымском районе: Выльордым — 58 км, Ветью— 144 км, Божьюдор— 171 км, Усть-Коин— 122 км, Мещура— 197 км, Вожаель— 215 км.

16

В спецссылке жили люди разных национальностей21. Население со­стояло преимущественно из крестьянских семей не только одного райо­на, но и одного села, деревни и хутора. Люди нередко были тесно связа­ны и родством. Например, в спецпоселке Певк в 1931 г. проживало 157 семей из Урюпинского района Нижне-Волжского края; 20 семей — из ху­тора Серповский, 19 — Петровский, 17 — Ангерского, по 14 семей из ху­торов Вольновский и Долговашский, по 9 семей —Россошанского и Верх-несопского, по 8 семей — Теникинский и Буденовский, 7 — хутора Була-новского. «В спецпоселке Ичет-Ди «курени» (землянки-сараи) располага­лись небольшими деревенскими группами, кто, откуда выселен: курлац-кие — 27 куреней по количеству выселенных семей, рядом землянки вы­селенных из Рубашевки, из Садового и т.д. В нашем курене жило 12 чело­век— все родственники» (М.М. Максименков).

В воспоминаниях подробно описывается строительство поселков. «В строительстве поселка Ичет-Ди принимали участие все взрослые члены семей, родители, подростки, дети. Работали по 12 часов в день, с 6 утра до 6 вечера. Работающим давали продуктовый паек, а это 700 г хлеба, немного сахара и крупы (М.И. Жукова-Попова). «Все работы производи­лись вручную, техники тогда никакой не было. Люди были голодные, па­дали на работе в обморок. Разутые, раздетые, болезненно слабые, но они работали. Организовали выкатку бревен на берег. Складывали брев­на на штабеля-бурты. Вскоре поставили козлы, и мужчины стали распи­ливать продольными пилами бревна на тес, доски, брусья. Организовали строительные бригады плотников. Построили маленький завод по изго­товлению кирпича, тут же обжигали их. С появлением кирпича в землян­ках появились печки. В первую очередь стали строить детский барак, что­бы забрать детей из землянок. Нужно было немедленно спасать остав­шихся в живых детей от простуды, голода» (М.М. Максименков).

Приведем несколько примеров описаний бараков, в которых жили спец­переселенцы в первые годы ссылки: «Жили в большом деревянном ба­раке с нарами в два яруса. В нем всегда было сыро и холодно. В углу стояла печка-буржуйка, на которой сами варили и сушили одежду». «В бараках было очень холодно, пол был сырой, прогнивший. Мы, дети, ста­рались забраться на второй ярус, там было суше». «В каждой комнате (полы были в зиму земляные), в каждом углу были нары высотой в рост взрослого человека, а к нарам сделаны лесенки. На каждых нарах распо­лагалась семья. Посередине стояла железная печь, длинный стол для всех семей и по бокам стола — лавки». «Строили дома барачного типа —

21 На апрель 1932 г. в спецпоселках Коми области проживало 38902 человека, из них русских было — 35149, немцев — 2359, татар — 509, мордвин — 283, чува­шей — 265, киргизов — 143, чехов — 83, армян — 39, поляков — 31, евреев — 9. Спецпереселенцы составили 11 % населения Коми области // Покаяние: Мартиро­лог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 55.

17

по середине дома длинный коридор, а по обе стороны — большие ком­наты — 6x6м каждая. В комнатах сооружали нары. В каждую комнату заселяли по 4 семьи»22.

Семьи спецпереселенцев сразу же столкнулись с ужасными бытовы­ми условиями, крайне низким материальным положением, и как след­ствие этого голодом, эпидемиями, массовой смертностью, с полнейшим бесправием, жестокостью и издевательствами со стороны комендантов, управляющего персонала. М.И. Владимирова-Бусалаева (спецпоселок «Ниашор», Сысольский район) пишет: «За людей нас не считали. Обра­щались хуже, чем со скотиной. Мы жили под постоянным контролем ко­менданта и его помощников. С мнением и желанием нашим не счита­лись».

Произвол в отношении спецпереселенцев царил везде — на работе, на улице, в учебных заведениях. Спецпоселенцев могли избить поселко­вые коменданты, над ними издевались на производстве, отбирали лич­ные вещи.

Примеров бесчеловечного отношения к спецпоселенцам в памяти со­хранилось множество. «В 1932 г. папу парализовало. Он лежит на нарах, и Грибов дедушка лежит очень больной. Заходит комендант, сбрасывает их обоих с нар и гонит на работу, а они недвижимы и плачут, а мы тоже все плачем, а есть нету ничего, стоим как скелеты и помощи нет ниотку­да. Папа пролежал год, потом опять всех взяли на заготовку леса в Лем-ты — и папу, и маму, братьев Ваню и младшего Гришу» (М.Е.Кульченко-ва-Прохорова, спецпоселок Ичет-Ди)23.

Другой случай рассказывает Л.В. Васильева-Короховая (спецпоселок Челья-Шор): «Мы ждали возвращения мамы с работы из лесу. Женщины вернулись, а мамы с ними не было. Позднее мы узнали, как все произош­ло. Мама, обессилев от голода, по дороге в лес упала, начальник сказал, чтобы женщины ее оставили. Возвращаясь из лесу, женщины нашли ее на том же месте. Она уже не говорила, а только жестами показывала, что ей очень холодно и попросила развести огонь, но опять вмешался на­чальник и приказал женщинам продолжать путь. Так маму оставили в лесу одну, там она умерла, и ее тело даже не предали земле. Видно звери разнесли ее косточки и стали ее могильщиками. Милая мама, за что тебе выпали такие страдания? Ей было в это время всего 36 лет».

Вот, что вспоминает о коменданте поселка А.С. Трофимова (Малыше­ва): «Комендант поселка был Ульянов Андрей. Злой был человек. Очень много издевался над высланными, бил, не давал пищи, продуктов. По­сылки не вручались адресату. Многие высланные люди не умели гово-

22 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 738; Т. 4. Ч. 2 / Сост. Н.М. Игнатова... С. 305, 316 и др.

23 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 733.

18

ъ по-русски, тем более по коми, и это особенно давало повод к изде­вательствам, так как высланные были безответны. Приехало руководство, и высланные немцы кое-как объяснили про плохое к ним обращение ко­менданта... Его судили и посадили в тюрьму в 1932 г.». В и'сторию, рас­сказанную Шоль (Беллон) Ф.И. (с/п Ындин, Усть-Куломский район), вооб­ще трудно поверить: «Осенью 1930 г. всех погнали на лесозаготовки. Было очень тяжело, работали с 6 до 18 часов. Если не идешь на работу, комен­дант, совсем неграмотный, ставил на пень перед избушкой, где жил. Упа­дешь — обливает водой, и снова стой. Сперва не голодовали, а в 1933 г. начался голод. Умерло почти полпоселка»24.

Аналогичную ситуацию описывает Г.Э. Гайер: «Коменданты у нас были разные. Первый из Черныша, Андрей Алексеевич Ульянов, издевался над людьми, угрожал пистолетом. Однажды старика привязал к столбу. За такое самоуправство его потом судили. Другой, тоже Чернышский мужик, Иван Андреевич Сердитов, был добродушным, веселым. Его мы уважа­ли» (спецпоселок Немецкий, Прилузский р-н)25.

Примечательны и следующие факты: В поселке Мещура спецпосе­ленцам, работавшим на лесозаготовках, сотрудник Комилеса говорил: «работайте, не работайте, все равно вам пощады никакой не будет. Вас сюда пригнали для уничтожения голодом». А заведующий Ношульской тракторной базой в конторе повесил объявление, где говорилось, что продукты за выходные дни не выдаются, а когда ему стали говорить, что это не законно, он переселенцам сказал: «Для лошадей и переселенцев закон не писан»26.

Протест спецпереселенцев против бесправия, произвола и рабских условий жизни проявлялся в самых разнообразных формах: отказ от ра­бот, массовое дезертирство и побеги. Уже летом-осенью 1930 г. отказ спец­переселенцев от всех видов трудовой деятельности становится повсе­местным явлением. Они саботировали строительство поселков, дорог, отказывались от участия в лесозаготовках, освоения сельскохозяйствен­ных угодий. М.П. Бессонова в своих воспоминаниях описывает забастов­ку спецпереселенцев в Керчомье: «Нас погнали двое солдат с винтовка­ми и шестеро местных жителей с ружьями к речке Уют, где-то в 45 км от Керчомьи и сказали: «Вот ваше место, стройтесь и живите. Но народ не захотел там устраиваться и к работе не приступил. Так держали нас 5 дней. Потом зачинщиков забастовки расстреляли на месте, а человек 15 угнали опять в Керчомью и где-то там расстреляли. А остальных погнали на новое место по реке Нюмюд. Вот там стали строить без сопротивле-

Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. 4.1. С. 692.

19

25 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 303.

26 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 291.

ния поселок и его назвали Крутобор»27. Этот факт наглядно показывает способность к гражданскому неповиновению даже в таких экстремаль­ных условиях.

С первых месяцев переселения начались массовые побеги с мест временного расселения и строительных работ будущих поселков. На 20 июня 1930 г. в бегах было 219 переселенцев, на 10 августа — 361. К нача­лу декабря побеги совершили 1594 человек, из них 655 были задержаны, 619 возвращены в поселки, 36 отданы под суд как совершившие побег неоднократно и бежавшие с подложными документами28 .

Основная масса трудоспособных спецпоселенцев в Коми области (до 75 %) была занята на лесозаготовительных и сплавных работах. В пер­вые 2—3 года переселенцы работали отдельными бригадами на худших делянках, жили в лесу в отдельных бараках. В памяти людей сохрани­лись воспоминания о тяжелейших условиях труда, особенно в первые годы ссылки. «Как только были построены бараки, — вспоминает Е.И. Абеляшева (Нолевой поселок) — людям сказали, что они будут ходить в лес на лесозаготовки. Каждое утро люди вставали рано. И мужчины и женщины уходили в лес и работали до позднего вечера. Мужчины пилили и рубили лес, а женщины обрубали сучья и на подводах возили бревна до реки». «Рабочие в лесу оборваны, разуты, раздеты — спецодежда не выдается»; «работают в лесу даже в 30-градусный мороз»; «люди рабо­тают в лаптях, кожаных полуботинках, полубосые... а иногда даже в од­них кальсонах. Планы завоза продуктов в ларьки регулярно не выполня­лись, рабочие по несколько дней не могли получить даже хлеб, зарплаты выплачивались с большими задержками, доходившими до года».

Из-за тяжелых жилищно-бытовых условий, плохого снабжения про­дуктами и спецодеждой, плохой организации труда, неприспособленнос­ти крестьян-земледельцев к работе в лесу производительность труда, особенно в первые годы, была ниже, чем у рабочих-сезонников из мест­ных крестьян. Тяжело было человеку от плуга и земли так вот сразу, не имея необходимых навыков, привыкнуть к работе в лесу. Вот ряд выдер­

27 Вот как описываются эти же события в сводках ОГПУ: "В с. Керчомьи Усть-Куломского района раскулаченный Окунев от имени всей переселенческой группы заявил: "Наша переселенческая группа категорически отказывается выйти на стро­ительство поселка, даже если нам откажут в продовольствии. Можете гнать нас силой оружия, но на строительство не пойдем". Для ликвидации забастовки в с. Керчомьи была направлена опергруппа Облотдела ОГПУ, которая арестовала 58 человек, в т.ч. 15 местных кулаков и 43 переселенца». Керчемское дело рассмат­ривалось тройкой ППОГПУ Северного края, по приговору которой было расстре­ляно 9 местных кулаков и один переселенец (Иванов), 40 человек были осуждены на сроки от 3-х до 5 лет и 8 освобождены и отправлены в поселок // КРГА ОПДФ. Ф. 1. Оп. 2, Д. 1172. Л. 69—73; Оп.7. Д. 807. Л. 38—44.

28 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шаба лова... Т. 4. Ч. 1. С. 60.

20

жек из воспоминаний о событиях, относящихся к разным годам, пережи­тых разными людьми. «Люди, не привыкшие к тайге, гибли на лесопова­ле, чуть ли каждый день оплакивали: то убьет, то искалечит» (И.С. Ша-лашная-Кирпичева, спецпоселок Пивью). «В 1933 г. 29 июня от тяжелой работы и недоедания и постоянного беспокойства за семью умер наш папа. Помню, привезли его из леса, положили на пол и предупредили, чтобы его не трогали. К утру папа скончался» (Е.С. Сукачева, спецпосе­лок Соль). «10 мая 1930 г. на лесоповале убило нашу маму. Она была потомственный хлебороб и не умела работать в лесу» (М.В. Лихачева-Мищенкова, спецпоселок № 3, Прилузский район). «Средний брат Дмит­рий погиб на лесозаготовке, когда оборвался канат, с помощью которого валили деревья... В то же время очень много людей погибло на валке леса. Вскоре на лесоповале умер старший брат Михаил. Старшая сестра Пелагея провалилась под лед... ее вытащили и чудом спасли, но все ткани у нее одеревенели и она была «живым трупом»... Комендант осе­нью заставил ее отправиться на работу в лес... Зимой она умерла» (Е.И. Карнюшина, спецпоселок Ичет-Ди)29.

Поскольку все взрослое население отправляли в принудительном порядке на лесозаготовки и другие работы, дети оставались в поселке одни, без присмотра. Из рассказа Л.В. Короховой (Васильевой) мы узна­ем: «Папа наш был на лесозаготовке в леспромхозе Чемья-Шор..., маму с другими женщинами отправили на заготовку ягод и грибов в поселок Лемью. Мы же, четверо детей, остались совершенно одни, за нами никто не смотрел и не следил. Мы были предоставлены сами по себе. Бродили, как бездомные собаки, в поисках хоть какой-то еды. Ходили в дер. Полов­ники просить милостыню на тракт, где находились будки, в которых жили рабочие по обслуживанию дороги, в основном это были заключенные, они всегда нас кормили и еще давали с собой. Это были очень хорошие люди. Брат Александр, побродив какое-то время по тракту, пригрелся сре­ди заключенных, которые обслуживали железную дорогу и жили тут же в балке, он им помогал: колол дрова, топил печь, мыл полы, а они его кор­мили... Моя старшая сестра Мария осталась в Княжпогосте, ее взяли в няньки. Мы с младшей сестрой Татьяной жили в поселке совсем одни и ждали возвращения мамы».

В поселках устраивали специальные детские бараки, куда сгоняли всех детей, родители которых были на работах. Подробное описание жизни детей в таком бараке в спецпоселоке Ичет-Ди мы находим у М.М. Макси-менковой: «В бараке жили дети, у которых родители были разосланы на лесозаготовительные участки. Детский барак был построен на столбах. Полы из сырых досок, вскоре они рассохлись, появились щели. Зимой даже виден был снег. Позже утеплили завалинкой возле барака. Туалет в

21

29 Покаяние: Мартиролог// Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шаба лова... Т. 4. Ч. 1. С. 685, 688, 694.

холодном коридоре. Некоторые детишки ходили под себя. Летом под мат­рацами, набитыми соломой, были черви. Бани не было, никто нас не ку­пал, не мыл, белье не меняли, смены белья не было. У многих детишек были болячки, многие подпревали. У меня на головке тоже была какая-то шишка. Детишки были как головастики на тонких ножках. Нас называли рахитиками. Кормили нас пустоварными щами из конского щавеля. Мясо, молоко, фрукты — тогда этого не было. Хлеб давали по 150 г в день на ребенка. Иногда на обед хлеб давали без супа. Как только уходила раз­датчица хлеба, мы бросали на пол, искать хлебные крошки. От малокро­вия нам давали рыбий жир по чайной ложке в день. Однажды нам дали кусочек зеленого купороса, чтобы натирать от распухания десны, против цинги... Повариха как-то раз забыла ящик соли на окне в коридоре. Мы, дети, пригоршнями ели эту соль. Мигом растащили ящик соли. За 5 лет пребывания в бараке нам никто ни разу не рассказал сказку, не почитал книжку, не было детских игрушек..., не было керосиновых ламп. А весной, когда трава появилась, нас выпускали..., и мы как гуси вокруг барака по­едали траву подорожника и спорыша, которые обильно росли около крыль­ца и завалинки. На праздник 7 ноября и 1 мая нам давали по две конфет­ки, говорили, что сегодня большой праздник».

Самые страшный год в жизни спецпереселенцев — 1933 г. В этот год из-за голода в спецпоселках Коми области умерло около 10 % всего на­селения — 3095 человек, в том числе 119 детей до года30. Тема голода и связанная с ней проблема выживания одна из самых устойчивых в памя­ти переселенцев.

Спецпоселенцы пытались решить проблему разными способами: про­давали или обменивались на продукты оставшиеся вещи и ценности, нанимались на временные работы в коми деревнях за питание, ходили в лес за грибами и ягодами, подростки нянчили чужих детей, а дети постар­ше уходили на заработки в деревни. Одним из способов выживания ста­ло мелкое воровство и хищение.

Люди вспоминают, как голод заставлял питаться объедками и сурро­гатами: «Начался голод. Нам выдавали по 100 г муки на человека в день. Чтобы не умереть с голоду, мама терла кору и белый мох, смешивая все с мукой, и пекла лепешки, но даже эти лепешки мы не ели досыта»; «в пищу употребляли траву, мох, сено, кости животных, а крапива и сено не успевали расти»; «в поисках пищи дети вынуждены были ходить по со­седним деревням собирать картофельные очистки, куски хлеба у местно­го населения»; «дети вынуждены были собирать картофельные очистки из помойной ямы. Жарили их на плите и ели немытыми...; хлеба давали детям 200 г и 400 г на взрослого. Пекли лепешки почти из одной травы, а

30 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 102. 22

многие — из осиновой коры. Ее сушили, толкли в ступе, перемешивали с ржаной мукой»; «из сгнившего ствола березы люди делали муку под на­званием «гнилушка», затем добавляли ее в муку в соотношении 75—95 % гнилушки». Употребление такого «хлеба» приводило к вымиранию целых семей. В поселке Крутобор, например, в апреле 1933 г. от употребления гнилушек умер 21 человек. В поселке Ичет-Ди было зарегистрировано более 400 спецпереселенцев, больных цингой. Умирали десятками в день31.

Тема голода присутствует во всех воспоминаниях. «В 1933 г. ссыль­ные шли с лесных поселков в селения, надеясь как-то спастись. Умирали везде — в банях, канавах, сараях, бросали детей» (П.В. Богомолова, спец­поселок Кочпон); «началась массовая смертность, люди как бы отупели от голода. Я помню, как сидит женщина на улице перед домом, рядом с ней ребенок уже мертвый, а у матери совсем пустые глаза. Люди валя­лись на улице, другие ходили, перешагивая через мертвых, не обращая на покойников внимание» (Л.В. Короховая (Васильева), спецпоселки Ле-мью и Вильордым).

Чувства притупились, души окаменели. Бесчеловечные условия жиз­ни порождали и бесчеловечные условия ухода из жизни. Приведем не­сколько выдержек из воспоминаний о событиях, происшедших на местах спецпоселений: «Помню, как в первые годы хоронили умерших от голода без гробов. Были у нас два деда — Телегин и Новолокин. Они расстилали кусок рогожки, клали на нее покойника, завязывали концы рогожки узла­ми, продевали кол или палку, поднимали концами на плечи и уносили в общую яму, на погост. Зимой часто закапывали просто в снег, а весной оттаявшие трупы закапывали в землю (Е.Н. Грязнова-Казьмина)32 . «Ез­дила по поселку телега, куда бросали трупы, набрасывая тела как дрова, потом сваливали в общую яму (Л.В. Корховая(Васильева). «...Гробы не успевали делать, покойников приходилось заворачивать в домотканое тряпье и хоронить в одной братской могиле. Могилу не закапывали, а закрывали после наполнения (М.Н. Жукова-Попова). «...Весной в мае 1933 г. умерла бабушка. Отец в это время был на лесозаготовке и хоронил бабушку я. Положил на подводу. Она была такая маленькая, легкая, ху­денькая, подвез ее к яме и столкнул с возу в общую могилу. Так хоронили все» (СТ. Удовиченко).

Так хоронили все, но в душах людей жила боль, и страдала совесть. Еще один документ, в котором очень буднично и оттого особенно страш­но описывается обряд похорон: «Это был уже 1933 г. Нашу тетку Лексу привезли из-под Дутового с поля еле живую. Дядя Илюша потом говорит сестре Мане; «Вот свечереет, и вы с Нюрой натаскаете досок, что лежат вместо тротуаров по болоту до туалета, пооботрем, и я сделаю гробок», —

31 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 732; Т. 4. Ч. 2 / Сост. Н.М. Игнатова... С. 320, 333 и др.

32 Там же. С. 272.

23

а хоронили уже всех без гробов... Положили гроб и поехали в больницу. Тетя Варя Кузнецова, сестра нашей Зины, Нина и Миша, материна сест­ра т. Аксютка Хабарова, т. Шура Елумеева и все нам помогали. А в детдо­ме у тетки был мальчик 5 лет, он бежит нам навстречу и плачет, я как обняла его и как начала голосить, как начала причитать и родных зову. И отца, мать зову, своих и ее, все сбежались и схоронили мы ее в братской могиле, около дороги, на обочине. Мне дали полтора килограмма муки, и мы поминали ее оладьями, испеченными на плите, на воде умешаны» (М.Е. Кульченкова-Прохорова)33.

Каждый приведенный отрывок из воспоминаний —это фрагмент Боль­шого текста коллективной памяти о катастрофе 1933 г. Люди рассказыва­ют, как разваливались большие крестьянские семьи, оставались беспри­зорными дети и старики, росли бродяжничество, нищенство. М.А. Пуза-ков о судьбе своих родственников рассказывает: «Четыре брата Пузако-вых — Иван, Андрей, Алексей и Егор — в мае 1931 г. были раскулачены и высланы в Коми АССР (спецпоселок Ичет-Ди) вместе со своими семья­ми. В ноябре 1931 г. умер от дизентерии Иван Ефимович, затем двое его детей — Костя и Дуня, 9 января 1932 г. умер Андрей Ефимович, 17 апре­ля умерла его жена, а 17 мая — дочь Мария, 17 июня — сын Алексей; Алексей Ефимович погиб под деревом на лесозаготовках в лесопункте Кочель, а Егора Ефимовича застрелили в Дутово. На фронте погибли два сына Ивана Ефимовича — Пузаковы Андрей Иванович и Леонид Ивано­вич»34 . Семья Сафонова И.Ф. была выслана в 1931 г. в спецпоселок Зин-стан Усть-Куломского р-на. Из 6 членов семьи умерли четверо и все в 1933 г.: отец — И.Ф. Сафонов, девятилетний сын Сергей, семилетний сын Дмитрий, двухлетний сын Илья35. В семье ПИ. Слуцкого (спецпоселок Тимшер, Усть-Кул омский р-н) из 8 членов семьи к лету 1933 г. умерли по дороге дочь Наталья и сын Григорий, а через год —дедушка — В.А. Ста-роконь и бабушка —А. Староконь36. «В нашей семье умерло 10 человек: папа, мама, два старших брата, невестка, ее дети, сват, сестра. Остались только я с младшим братом». «За 2,5 года ушло из жизни в нашей семье 5 человек, в том числе наш папа. То же самое было и в других семьях. Это время было не лучше Ленинградской блокады (Чудинова К.П., спец­поселок Ичет-Ди)37.

Люди не выдерживали такой жизни и накладывали на себя руки. При­мечателен следующий факт: «Самый центр поселка — пишет УС. Дун-ченкин — был на горе, а на самом коньке сделали вышку пожарную. По­селок оттуда виден как на ладони. Но пожарники не всегда находились на

33 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 731.

3* Там же. С. 725.

35 Там же. С. 742.

36 Там же. С. 741.

3? Там же. С. 728 — 729.

24

вышке и в тот момент, когда там никого не было, те, кому надоело жить, залезали на вышку и вниз головой падали, некоторые в своей квартире вешались — покойники были ежедневно.

Усилились в те годы побеги из спецпоселков38. Подробности органи­зации побегов и их последствия есть в почти во всех воспоминаниях спец­поселенцев. «Убежали брат и сестра. Им повезло: их не поймали. Так они оказались у себя на Родине... Пыталась убежать моя мать и другие жен­щины, но их поймали и арестовали. Ушли в побег и мой отец с двумя товарищами, но их поймали и пригнали обратно, как скотину, потому что охранники были на лошадях верхом да с плеткой. Беглецам руки связали и впереди лошадей гонят. Отец мой избежал этой участи. Он стер ногу и остался в охотничьей избушке, а товарищей схватили охранники, но они отца не выдали. Он добрался до родных мест...» (ЗА Дунченкин).

Е.И. Карнюшина вспоминает: «Летом 1934 г. прошел слух, что нетру­доспособным можно уходить на родину. Собирались в дорогу те, кто вы­жил. Сшила для себя и брата тапочки из холстинки и пошли с группой стариков и детей по печорским деревням. Ночевали под елками. Мне уже было стыдно просить милостыню, а младшему брату давали хорошо. Зайдем в избу, а у него спросят: «Куда идешь?», — а он отвечает: «На родину». Однако ушли мы недалеко. В Троицко-Печорске уже встречали милиционеры». Подробно описывает историю своего побега С.П.Удови­ченко: «Летом 1934 г. матушка ушла пешком на родину. Шла она в дерев­ню, зарабатывая на еду шитьем. В Котласе ей удалось сесть на поезд. В то время поезда до самой Москвы проверялись военными, искали бег­лых переселенцев. Она ехала без билета, при обыске пряталась под лав­ку и только в Москве купила билет и благополучно добралась до Сталин­града... После получения письма от матери мы с отцом решили бежать весной 1935 г. ... Нас поймали, вернули в Сыктывкар и посадили в тюрь­му. Там нам предложили вернуться в поселок, от чего мы категорически отказались. Через несколько дней нам зачитали судебный приговор без суда. Отцу дали 2 года и 6 месяцев, а мне 2 года лагерного режима... Этапом меня загнали в зону — поселок Водный... Оттуда я снова решил бежать... мне за побег добавили 2 года и 6 месяцев и отправили в зону Весенний Кут. Решил больше не бегать».

Дети-сироты из семей спецпереселенцев, у которых умерли, бежали или осуждены были родители, бродяжничали в поисках хлеба. На 7 авгу­ста 1933 г. только в одном Усть-Куломском районе было 150 беспризор­ных детей.

38 По сводкам комендантов поселков картина была такой: Усть-Куломский район: за 10 месяцев 1933 г. умерло 1412 человек (21 % от всех спецпереселен­цев), бежало 512; в Усть-Вымском — умерло 1112 и бежало 1316 человек // Пока­яние: Мартиролог/ Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 55.

25