1 Г.Ф.Доброноженко Л.С.Шабалова Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей

Министерство образования и науки Российской Федерации Сыктывкарский государственный университет

06 - 27 1     548

РАСКУЛАЧИВАНИЕ И КРЕСТЬЯНСКАЯ ССЫЛКА В СОЦИАЛЬНОЙ ПАМЯТИ ЛЮДЕЙ

исследования, воспоминания, документы

АВТОРЫ-СОСТАВИТЕЛИ:

Г. Ф. Доброноженко, Л. С. Шабалова

https://drive.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_dUVBVFBVOVdzRWM/edit?usp=sharing

основан

УДК 94(47).084.6/8(093.3) ББК     63.3(2)614/615^4—--.

Печатается по решения редакционно-издательского совета Сыктывкарского государственного университета

Рецензент:

Васкул И. О., канд. истор. наук, ученый секретарь Института языка, литературы и истории Коми НЦ Уро РАН

Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти Р24   людей: Исследования, воспоминания, документы / Авторы-соста­вители Г. Ф. Доброноженко, Л. С. Шабалова. Сыктывкар: Изд-во СыктГУ, 2005. 294 с.

ISBN 5-87237-488-7

В сборнике публикуются воспоминания людей, переживших коллекти­визацию, раскулачивание и ссылку К воспоминаниям прилагаются копии архивных документов, характеризующих имущественный уровень репрес­сированных семей, описи конфискованного имущества, выписки из реше­ний местных органов власти и другие документы.

Выражаем благодарность С. Э. Покровскому за помощь в подготовке фотодокументов для книги.

«щи ж linn «ни hi  

20053501

©Доброноженко Г. Ф., Шабалова Л. С, 2005 ISBN 5-87237-488-7 © Сыктывкарский университет, 2005

2005350159

Г. Ф. ДОБРОНОЖЕНКО, кандидат историчсеких наук, Л. С. ШАБАЛОВА, кандидат исторических наук

Жить, чтобы выжить...

У каждого поколения своя история XX столетия. Однако судьба крес­тьян, родившихся в первое десятилетие XX в., и их детей поистине уни­кальна. Именно они строили и жили в обществе, ставшем советским. В их судьбе отразился век.

Авторы этих воспоминаний пережили страшные 1930-е — массовые репрессии, насильственную коллективизацию, раскулачивание, депорта­цию — и тяжелые военные годы, испытали ощущение жизни «на грани». Они часто встречались со смертью в разных ее проявлениях — голодная смерть, эпидемии, несчастные случаи, самоубийства. За всеми деталя­ми жизни, изложенными в воспоминаниях, присутствует главное, глубин­ное содержание — история будничной практики выживания. Именно этим чувством наполнены воспоминания. Они и есть коллективная память.

Раскулачивание. В декабре 1929 г. на Всесоюзной конференции аг­рарников-марксистов Сталин объявил переход от «политики ограниче­ния эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кула­чества как класса»1.

Политика «ликвидации кулачества как класса» преследовала несколь­ко взаимосвязанных целей, одни из которых были явными, другие тща­тельно скрывались. Официальная цель (социальная) —ликвидация сель­ской буржуазии. Вторая цель психологическая: создавая в деревне ат­мосферу страха, демонстрируя крестьянам, что единственной альтерна­тивой вступлению в колхоз может быть только раскулачивание, арест и высылка в отдаленные регионы страны, политика ликвидации кулачества превратилась в основной метод стимулирования коллективизации. Цель экономическая — создание за счет конфискаций имущества кулацких хозяйств минимальной материальной базы организуемых колхозов. Не­явный, скрытый характер носили намерения использовать принудитель­ный труд репрессированных крестьян для решения задач модернизации экономической системы страны.

Механизм политики ликвидации кулачества как класса, разработан­ный зимой 1930 г., в целом складывался из двух слагаемых: конфискация имущества (раскулачивание) + арест-высылка раскулаченных.

Политика конфискации имущества кулаков была законодательно зак­реплена постановлением ЦИК и СНК СССР «О мерах борьбы с хищни­ческим убоем скота» от 16 января 1930 г.2 Конфискации подлежали все

1 Сталин И.В. Сочинения. М., 1949. Т. 12. С. 166—170. 2СЗ. 1930. № 6. Ст. 66.

3

«средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, произ­водственные и торговые предприятия, продовольственные, кормовые и семенные запасы, излишки домашнего имущества», а также наличные деньги, сберегательные книжки и облигации государственных займов. Конфискация имущества кулаков проводилась «особо уполномоченны­ми райисполкомов с обязательным участием сельских Советов, предста­вителей колхозов, батрацко-бедняцких групп и батрачкомов». При кон­фискации «производится точная опись и оценка конфискуемого имуще­ства, с возложением на сельсоветы ответственности за полную сохран­ность конфискованного». Конфискованные у кулаков средства производ­ства и имущество должны были передаваться колхозам «в качестве взноса бедняков и батраков с зачислением конфискованного в неделимый фонд колхозов с полным погашением из конфискуемого имущества причитаю­щихся с ликвидируемого кулацкого хозяйства обязательств (долгов) госу­дарственным и кооперативным органам». Конфискуемые жилые построй­ки — использоваться на «общественные нужды с/советов и колхозов и для общежития вступающих в колхоз и не имеющих собственного жилья батраков». Указывалось на необходимость всех исполкомов обратить «су­губое внимание» на то, чтобы «кулацкие элементы не успели до конфис­кации ликвидировать свое имущество (брать немедленно на учет), а так­же на строгий учет и правильное использование конфискуемого у кула­ков имущества»3.

Согласно принятым в конце января — начале февраля 1930 г. реше­ниям* , все крестьянские хозяйства, отнесенные к классу кулаков, были разделены на три категории.

Первую категорию составлял «контрреволюционный кулацкий актив», наиболее активные кулаки, «противодействующие и срывающие меропри­ятия партии и власти по социалистической реконструкции хозяйства». Эта категория кулацких хозяйств подлежала «немедленной ликвидации» пу­тем «заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении органи­

3 Из истории раскулачивания в Карелии. 1930—1931 г.: Документы и материа­лы / Науч. ред. Н.А. Ивницкий, В.Г. Макуров. Петрозаводск, 1991. С. 23—24; Спец­переселенцы— жертвы «сплошной коллективизации»: Из документов «особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б). 1930—1932 гг. // Исторический архив. 1994. № 4. С. 150—151; ГАРФ. Ф. А—411. Оп. 16. Д. 5. Л. 316—316 об., 317.

* Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) о мероприятиях по ликвидации кулац­ких хозяйств в районах сплошной коллективизации, высылке и расселении кула­ков» от 30 января, Приказ ОГПУ N 44/21 о мероприятиях органов ОГПУ по прове­дению операций по ликвидации контрреволюционного кулацкого актива (первая категория) и выселению кулаков и их семей (вторая категория) от 2 февраля, Цир­куляр Наркомюста РСФСР о порядке проведения мероприятий по ликвидации ку­лацких хозяйств от 3 февраля 1930 г., секретная инструкция ЦИКам и Совнарко­мам союзных и автономных республик, краевым и областным исполнительным комитетам о мероприятиях по выселению и раскулачиванию кулаков, конфиска­ции их имущества от 4 февраля 1930 г. 4

заторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и по­встанческих организаций перед применением высшей меры репрессии».

Вторая категория — «остальные элементы кулацкого актива» — наи­более богатые кулаки, местные кулацкие авторитеты и весь кулацкий кадр, из которого формируется контрреволюционный актив. После раскулачива­ния (конфискации имущества) они подлежали «высылке в отдаленные ме­стности Союза ССР и в пределах данного края в отдаленные районы края».

В третью категорию были отнесены все оставшиеся кулаки, которые после раскулачивания подлежали «расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках»4.

Массовую экспроприацию проводили специальные комиссии при сель­советах, возглавляемые представителями районных организаций, ОГПУ, (официально— «инструкторы», или «уполномоченные» по коллективи­зации) и включавшие представителей сельсоветов, партийцев и комсо­мольцев, а также деревенской бедноты.

В селах и деревнях проводились собрания по организации колхозов, на которых одновременно утверждались и списки хозяйств, подлежащих раскулачиванию. Основным методом организации колхоза были угрозы и прямое насилие. В случае отказа «написать заявление о вступлении в колхоз» крестьянам угрожали арестом и «высылкой на Соловки»5. Бед­няцкие собрания выносили постановления о «раскулачивании и выселе­нии всех, кто не вступит в колхоз». По воспоминаниям Т.В. Можеговой, когда в деревне Даньгрез Ношульского сельсовета (Прилузский р-н) на­чалась коллективизация, «сельсоветовские и партийные работники со­брали собрание», а так как ее дедушка «не захотел вступать в колхоз, его обозвали кулаком и решили раскулачить». Отказ вступить в колхоз назы­вают главной причиной раскулачивания и К.В. Тырбылева (дер. Шорйыл, Кунибский сельсовет Сыктывдинский р-н), П.П. Шарыгин (дер. Сотчем, Палевицкий сельсовет, Сыктывдинский р-н), Е.В. Грибанова (Уляшева) (село Вольдино, Усть-Куломский р-н), А.В. Корховой (хутор Журавлевка, Каменский сельсовет, Еланский р-он, Средне-Волжский край), М.П. Бес­сонов (Саратовская область)6 и др.

Логика рассуждений местных коллективизаторов была проста: партия призывает «насаждать» колхозы, поэтому «кто идет в колхоз, тот за Со­ветскую власть, кто не идет— тот против». И.Д. Игнатов, рассказывая, как раскулачивали их семью в дер. Сордйыв Помоздинского сельсовета Усть-Куломского района, пишет, что местные работники, вручая поста-

4 Неизвестная Россия. XX век. М.: Историческое наследие, 1992. С. 238—239; Из истории раскулачивания в Карелии. 1930—1931 г.: Документы и материалы... С. 22; Спецпереселенцы — жертвы «сплошной коллективизации»... С. 147—148.

5 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Сыктыв­кар, 2001. Т. 4. 4.1. С. 728.

6 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова. Сыктывкар, 2001. Т. 4. Ч. 2. С. 496.

5

новление о раскулачивании, прямо говорили: «Ваши хозяйства, Николай Анисимович и Дмитрий Николаевич, ликвидируют на все сто процентов как кулацкие по той причине, что вы открыто саботируете политику боль­шевиков и решения советской власти»7.

Нередко в качестве основной причины раскулачивания в воспомина­ниях называется «сведение личных счетов». «Мой отец за 5 лет до своей смерти рассказал мне, как все произошло с его судьбой. Когда ему было 23 года, он полюбил девушку, однако ее любил и бывший председатель сельского совета. Избавиться от конкурента председателю помогло По­становление ЦИК и СНК СССР от 01.02.1930 года. Ночью председатель созвал совет, вынесли решение, назвав отца кулаком, а утром — в телегу и на север» (П.А. Гасюль, х. Мыково, Жовнинский сельсовет, Полоцкая область, Белорусская ССР).

В воспоминаниях упоминается и еще одна важная причина раскула­чивания — конфискация средств производства у «преуспевающих зажи­точных хозяйств» для обеспечения колхозов. Г.Э. Гантер (с. Брокгаузен, Маркштадский р-н, АССР Немцев Поволжья) на вопрос, зачем нужна была эта бессмысленная ссылка и почему именно с вашей семьей такое про­изошло, ответил: «Я так думаю. Государство строило колхозы, а денег, сельхозинвентаря и многого другого не было. Поэтому и раскулачивали крепкие хозяйства, отбирали скот, земли»8 .

А иногда происходили просто нелепые случаи, хотя и в этой нелепос­ти четко прослеживается принцип: «Кто не с нами, тот против нас». М.М. Максименков (с. Николаевка, Аннинский район, Воронежская область) рассказывает, что его отец служил кавалеристом в эскадроне Вороши­ловской конной Красной Армии и после демобилизации работал секре­тарем сельсовета. За три дня до начала выселения отца вызвали в рай­исполком и назначили уполномоченным по транспортировке переселен­цев. Он отказался: «...Как потом буду своим землякам смотреть в глаза». Однако власти настаивали угрожали, что если он не согласиться, то вы­селят его семью. А пока они препирались, в деревне происходило следу­ющее: «Подогнали конную повозку с двумя конвоирами. Конвоиры снача­ла вынесли бабушкин сундук, затем взяли бабушку и усадили в повозку. Не было и мысли, что покидаем свой дом навсегда, даже ничего не взяли с собой. ... К нам подходили наши родственники, но прощаться не было времени, нас торопили, говорили, что мало времени осталось до отправ­ления эшелона. Дед был в поле, послали мальчика сказать, чтобы сроч­но прибыл на сходку. Дед верхом прискакал в село. А тут крики, плач. Его даже не впустили в дом. Дед как был в лаптях, так и пошел со всеми переселенцами этапом на железнодорожную станцию Анна...». Отец, прибыв на станцию за несколько минут до отправления поезда, узнал,

7 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Сыктыв­кар, 2004. Т. 6. С. 950.

8 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 303.

6

что его семья уже в вагоне. Он возмутился произволу властей. Но уже было поздно: эшелон тронулся в путь.

В воспоминаниях, описывающих проведение раскулачивания зимой-весной 1930 г., указывается, что конфискацию имущества проводили во­оруженные люди, они «угрожали пистолетом», «допускали издеватель­ства и насилие», «местные власти избивали деда и бабушку, обзывали всякими вульгарными словами, издевались над ними», «под ружье за шкирку выбрасывали на улицу взрослых и детей». O.K. Кетова, описывая события, происходившие в ее родном селе Луза (Верхолузский сельсо­вет, Прилузский р-н) во время «повальных арестов» 1930 г., прямо пишет: «Шла гражданская война, били, убивали, ... издевались, как могли».

Страшная картина раскулачивания описывается во многих воспоми­наниях. «В этот день что-то дома было все не так, как раньше, — пишет Е.А. Бажукова (д. Заречье Троицко-Печорского р-на), — пришли люди, дверь настежь открыли, мать сказала: «Дети же раздетые, холодно». Младшая сестра бросила игрушку, я спустилась с кровати поднять ее, и в это время заходила женщина, я оказалась под ее ногами, она как пнет меня. Я заплакала, мне было обидно и больно, нас никогда не били роди­тели, мать тоже заплакала, зачем над детьми издеваться. Эта женщина встала за стол и стала продавать наше имущество —в углу была собра­на куча, она оттуда доставала и говорила: за это столько-то, за это столько-то. Эта женщина с наших ног снимала носки. Наша старшая сестра Аня говорит нам: «носки поснимают и нас будут в реке топить». Мы все сби­лись в кучу, обнялись и плачем».

Из рассказов мы узнаем, что «во время конфискации отбирали все, что попадалось под руку», все грабили «под метелку». Отбирали дом, хозяйственные постройки, сельхозорудия, пашню, луга, коров, лошадей, телят, свиней и всё имущество «вплоть до ложек»: «забрали швейную машинку, овечьи и коровьи шкуры, зеркало, холсты —десять метров, жен­скую и мужскую одежду» (Л.П. Пухлякова-Мальцева, д. Тимогрезд, Сы-сольский район), «забрали все, что можно: лошадей, коров, овец, охотни­чий и рыбацкий инвентарь, унесли одежду, обувь, посуду, даже деревян­ные миски и ложки..., приходили не раз и каждый раз уносили то одно, то другое, даже унесли железную печку с трубами и лопаты» (Е. В. Грибано­ва (Уляшева), с. Вольдино, Усть-Куломский р-н) и пр. Нередко раскулачи­вавшие «вещи, что получше, откладывали себе, а остальное продавали за смешную цену» (Е. Е. Скобелева, д. Сидорове Ленинградская обл.)9.

Раскулачивание в 1930 г. почти всегда означало немедленное высе­ление из дома. Картину бесчеловечного отношения местных работников к раскулаченным описывают многие авторы воспоминаний. М.В. Пунего-ва (Куратова) из с. Заречье Сысольского р-на рассказывает историю рас­

9 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 304.

7

кулачивания семьи ее сестры: «Раскулачивать их приходили несколько I раз. А как-то приехали на машине*. Прямо всю их семью в нижнем белье 1 выгнали из дома. Свекровь моей сестры добровольно идти отказалась, I так ее привязали к машине сзади, да волоком так и потащили». Е.А. Ба- I жукова (д. Заречье Троицко-Печорского р-на) вспоминает: «Мы оказались | на улице, сидели вместе на земле под осенним дождем, мать плакала, I просила угол: «скажите, где мы должны жить, куда мне деваться, разори- I ли, так топите детей, звери». М.В. Попова из с. Усть-Кулом так описывает | выселение из дома своих родителей: «Пришла милиция. Под ружье за f шкирку бросали на улицу маму, и отца, и детей. Ничего не дали, ни еду, ни [ одежду, всё отобрали для советского союза народа**.... Сутки держали под ружьем на улице. Все голодные, холодные».

Многие односельчане, как следует из воспоминаний, «запуганные ме­стными работниками», «боялись нас пускать, так как из-за нас брали штраф», «из родственников и соседей не разрешали никому подойти, милиция угрожала застрелить, если кто-нибудь подойдет к кулакам, вра­гам народа». Однако сохранилось немало примеров сочувствия к кула­кам и раскулаченным. И.Д. Игнатов пишет, что один член комитета бедно­ты «еще накануне раскулачивания нашей семьи рассказал об этом отцу и предупредил его о предстоящей конфискации имущества, посоветовав припрятать кое-что ценное у соседей и родственников»10 . М.В. Чупрова рассказывает, что «женщины деревни Большое Галово встали на ее (ба­бушки) защиту и не позволили выгнать из дома». Заступились соседи-односельчане и за бабушку и дедушку В.А. Сямптова из с. Ыб Сыктыв-динского района11. Односельчане, чаще всего родственники, помогали раскулаченным после выселения из дома: давали потихоньку одежду, кор­мили, оставлял на ночлег маленьких детей, а иногда принимали к себе и целые семьи. Из рассказа Е.А. Бажуковой мы узнаем, как после того, как ее мать и шестеро детей выгнали на улицу, их «приютили на ночь дед Ефим и баба Люба»: «Вечером нас дед Ефим увез на телеге на другой конец деревни к себе в заброшенный дом», «баба Люба с сарая занесла старые лохмотья и постелила их на пол. Сказала: «ложитесь спать, а ук­рываться было нечем». М.В. Попова о подобной же ситуации пишет, что после раскулачивания родителей в с. Усть-Кулом «мать осталась на ули­це с детьми. Людям не разрешали подойти к нам, и они стали бояться наших мам и детей. Старая и одинокая родственница моей мамы не ис­пугалась милиции, подошла и стала просить: стреляйте в меня, я одино­кая, у меня маленький домик, как баня, пусть зайдут и будут жить вместо меня. Пожалейте детей, ведь они плачут, кушать хотят. В этот маленький

* Так в документе. ** Так в тексте.

10 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 6. С. 951.

11 Там же. С. 975.

8

домик с двумя маленькими окошками моей маме с детьми разрешили зайти».

Кроме административно-репрессивных методов политика «ликвида­ции кулачества как класса» проводилась и экономическими методами. Раскулачивание в коми деревни с 1931 г. все больше принимало харак­тер репрессий за невыплату налога и невыполнение нереальных зада­ний по сдаче сельхозпродуктов и норм работы на лесозаготовках. Для хозяйств, отнесенных к группе кулаков, размер сельхозналога (так назы­ваемый «налог в индивидуальном порядке») и объемы сдачи сельхозза-готовок (зерна, мяса, молока, масла, льна и др.), задания по лесозаготов­кам определялись с таким расчетом, чтобы «можно было раскулачить ихнее хозяйство». Имущество кулака, не выполнившего наложенных на хозяйство заданий, подлежало конфискации с последующей продажей в счет налоговых недоимок12.

А.И. Скакун (Туголукова) рассказывает о том, как её семью из дерев­ни Векшер, Читаевского сельсовета Прилузского района подвели под рас­кулачивание за невыполнение «хлебного налога»: «Принесут отцу бума­гу-предписание сдать 100 пудов хлеба, и он везет на своей лошади. Ста­рый он уже был, боялся, что посадят за неисполнение приказа, и все сам вез добровольно. Через короткое время — новое предписание, опять вези хлеб и веди коров, лошадей, овец. Пока было, что везти — вез. Потом приходили сами уполномоченные и выгребали из амбаров под метелку (три больших амбара было). Я помню, как мать плакала, просила оста­вить хоть немного детям. Мы потом маленькие играли в пустых амбарах. Часто приходили с обыском, все золото искали. После раскулачивания наступил голод. Отец сошел с ума, бродил по снегу зимой босиком, что-то лепетал и умер. Потом умерли его брат и сестра, жившие с нами».

В.П. Щанов из дер. Катыдпом Онежского сельсовета Княжпогостского р-на так описывает раскулачивание в 1934 г. семьи брата: «обложили непосильным налогом, раскулачили и взяли, несмотря на то, что у него пятеро нетрудоспособных детей. Отобрали новый построенный дом, иму­щество, корову, лошадь была уже в колхозе. А самому дали повышенное задание, как подобает кулаку, и отправили на лесозаготовку в Турьинский леспромхоз».

Из воспоминаний следует, что «были большие налоги по сдаче моло­ка, и родители не могли выполнить этот налог, поэтому отца забрали в колонию ... Жену и 5 детей выселили из дома» (Ф.Н. Поманова (Попова), Ижемский р-н), «все имущество было конфисковано в тундре в счет пога­

12 В 1932 г. из 608 кулацких хозяйств в Коми области 491 было раскулачено за неуплату налога. Около 65 % суммы сельхозналога с кулацких хозяйств было по­гашено за счет реализации имущества // Рассчитано: НА РК. Ф. 375. Оп. 1. Д. 22. Л. 131; Д. 263. Л. 13.

9

шения недоимок по налогам и сборам за 1930/31 г.» (Л.Г. Чупрова, с. Си-зябск, Ижемский р-н).

Нередко процесс раскулачивания «налоговым прессом» (продажи иму­щества) растягивался на несколько лет и завершался окончательно лишь с продажей дома. М.Г. Комлина (Канева) вспоминает, что в 1933 г. «при первом раскулачивании отобрали всю живность», а при втором — в 1934 г. — отобрали дом (Кожвинский сельсовет, Усть-Вымский район). A.M. Чупрова из деревни Кривопоржская Усть-Цилемского района указывает, что «с 1933 г. мои родители были подвергнуты раскулачиванию. Раскула­чивали до 1939 г.».

Многие хозяйства, отнесенные к кулакам и раскулаченные, в даль­нейшем признавались середняцкими, и их имущество (по закону) подле­жало возврату. Однако, как свидетельствуют документы и воспоминания, имущество «неправильно раскулаченным», как правило, не возвраща­лось или возвращалось частично, а семьи вынуждены были вступать в колхоз, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию. А.Ф. Зава-рин пишет о судьбе своего деда из деревни Матвеевская Лоемского сель­совета Прилузского района: «Был конфискован весь скот— лошади и коровы — и полностью все имущество. Хотели выселить из дому, но по­том, как многодетную семью, не выселили по приказу сверху. Власти же на местах творили произвол. Отец наш был участник гражданской войны и социалистической революции, был ранен. По кассационной жалобе в Москву нас перевели в середняки, но все наше конфискованное имуще­ство не вернули. Семью нашу затем приняли в колхоз».

Многие крестьянские хозяйства, о которых рассказывается в воспо­минаниях, опубликованных в книге, неоднократно на протяжении 1930-х гг. относились к кулацким, потом признавались середняцкими, затем вновь объявлялись кулацкими, затем вновь середняцкими и т.д. Например, А.В. Тарачев из Читаевского сельсовета Прилузского района был отнесен к кулакам 30.01.1930 г., 11.05.1930 г., 06.08.1930 г., 24.12.1930 г.; Г.Д. Буты-рев из села Важгорт Удорского района— 29.04.1930 г., 04.09.1930 г., 19.00.1933 г.; Н.А. Туркин из Гамского сельсовета Усть-Вымского района — в 1929 г., 04.06.1930 г., в 1931 г., 20.10.1934 г.; В.М. Вокуев из деревни Трусово Усть-Цилемского района — в 1931 г., 10.03.1933 г., 01.02.1934 г., 02.08.1936 г.; В.И. Чупров из села Трусово — в 1931 г., 10.03.1933 г., 01.02.1934 г.; М.И. Дуркин из деревни Леждуг, Ермицкого сельсовета того же района — в 1931 г., в 1932 г., 11.02.1933 г., в 1935 г.; ПС. Чупров из села Усть-Цильма — в 1931 г., 20.10.1932 г., в 1933 г.,

Выселение из коми деревень не носило массового характера и осу­ществлялось, как правило, или в пределах районов Коми области, или в Ненецкий округ. В воспоминаниях упоминаются факты выселения семьи Т.М. Бажуковой из с. Пажга Троицко-Печорского р-на в Ижемский район, семьи СВ. Попова за пределы сельсовета — в Большелугский сельсовет

10

Сторожевского района, семьи Н.И. Вокуева из села Сизябск Троицко-П^ морского района в Ненецкий округ. 4

Взрослых членов семьи или сразу арестовывали и направляли в яа* геря, или «насильно» отправляли на лесозаготовку и сплав с последуй щим арестом-судом за невыполнением заданий и с отбыванием срокам лагерях и исправительно-трудовых колониях. Авторы вспоминают: «23 февраля 1930 г. отец был арестован безвинно тройкой ПП ОГПУ Север­ного края. 29 апреля 1930 г. признан виновным по ст. 58—10,19—58—8 и 58—14 УК РСФСР, заключен в концлагерь сроком на 8 лет» (В.В. Разма-нова (Туркина), д. Кадзес, Гамский сельсовет, Усть-Вымский р-н); «Отца посадили в тюрьму, мать и старших братьев направили на принудитель­ные работы» (И.Д. Петрунев, д. Парчег Зеленецкого сельсовет, Сыктыв­динский р-н); «Нас в 1930 г. раскулачили. ...Арестовали отца, потом заб­рали мать. Судили в Усть-Куломе по ст. 63 за уклонение от общественных работ. Дали ей три года, равносильно, что дали расстрел. Умерла она в колонии Верхний Чов» (М.И Савельев, с. Ручь, Усть-Куломский р-н); Ко­солапое Л.Ф. также из села Ручь сообщает, что в его семье «деда Косола-пова Савелия Николаевича пристрелил охранник. Как сынов кулака, аре­стовали моего отца Филиппа Савельевича (сидел в лагере около Чибью речки) и дядю Иосифа Савельевича (сидел в Ухто-Печорских лагерях)»; «В 1930 г. хозяйство нашей семьи было ликвидировано как кулацкое. ... Дедушка, бабушка и отец были осуждены (В.И.Воронина (Шехонина), д. Тарасовская, Лоемский сельсовет, Прилузский р-н.); «Отца с братом Анд­реем осудили на 3 года за невыполнение плана лесозаготовок. Там и умерли (в Нижнем или Верхнем Чове, точно не знаю). Маму осудили тоже на 3 года за непосев, льна» (А.А. Ложкина (Тарачева), Читаевский сельсо­вет, Прилузский р-н) и т.д.

Наказания, как правило, отбывались в лагерях и ИТК Коми области, отправка за ее пределы было явлением достаточно редким. В воспоми­наниях упоминаются случаи отбывания срока на строительстве Беломо-ро-Балтийского канала (Г. Д. Бутырев из с. Важгорт Удорского р-на, A.M. Бажуков из д. Заречье Троицко-Печерского р-на).

Женщины, оставшиеся в деревне после выселения из дома с мало­летними детьми, скитались многие годы по чужим баням и домам, ни­щенствовали, просили милостыню, подрабатывали, где и как могли.

Вспоминают об этих событиях так: «Нас с детьми выкинули, в чем были. Остаться без крыши, без вещей было самой тяжелой болью на душе. Ходила по деревням, собирала милостыню, кто-то давал, делился пос­ледним, кто-то отворачивался, кто-то сердито поругивался, но жалел нас. Детей зимой, когда была хорошая погода, таскала с собой на санках, а когда шел снег или была метель, оставляла у свекрови или у матери. Приходила к свекрови поздно вечером, а уходила в темноту, утром рано. Перед праздниками в деревнях мыла жилые помещения: стены, потолки

11

и полы мыли золой, чтобы были белыми, еще тогда краски не знали. По-денничала: ткала, вышивала, пряла, чесала лен. Спрашивала о плате, денег не брала, просила, чтобы накормили детей. Скитаться пришлось долго. Много было пролито слез и видела горе и нужду. Через сколько-то времени устроили работать в правлении и дали там же угол, но это было недолго, стали жаловаться, что плачут дети. Пришлось уехать. На сезон­ную работу устроилась в Усть-Выми на пристани, встречала пароходы, а осенью мыла пристань и баржи, которые были там на зимовке. И первый раз получила плату с хлебом. Получила хлеб и пошла до матери, дети были оставлены у нее, и она испугалась, откуда хлеб, не своровала ли, успокоила, что дали за работу и весь вечер мы с ней проплакали. Потом дали угол в Усть-Выми, перешла жить с детьми».

Терентьева М.В. из деревни Б. Галово Ижемского района описывает историю своей семьи: отец был арестован в 1930 г., «семья была раску­лачена», «нас — бабушку, маму и четверо ребятишек — выселили из дома. ...Жили по чужим домам, где неделю, а где месяц, в зависимости от доб­роты людей. Бабушка и маленькая сестра умерли еще в своей деревне, а нас с мамой и троих ребятишек, наверное, в 1933—34 гг., а может, и в 1935 г. выслали в Щельяюр. Я помню только, что было много подвод. Нас, как рабочих, там не приняли, и нам пришлось болтаться по дерев­ням, где просили милостыню, а где была возможность, мама зарабаты­вала нам на хлеб стиркой, мытьем, шитьем, ничем не брезговала».

Т.В. Можегова рассказывает о дедушке и бабушке, раскулаченных в деревне Даньгрезд Ношульского сельсовета Прилузского района, следу­ющее: «Дедушку посадили в тюрьму... Какой конец его судьбы — никто не знает. Где он умер и как, никто так и не узнал. Когда забрали дом, жену и детей загнали жить в баню... Так делали в каждой деревне, сначала раскулачивали, потом выгоняли жить в баню... Сколько лет они жили там, не помню. На какие средства — тоже не знаю». В.П. Попов (Большелугс-кий сельсовет, Сторожевский р-н) вспоминает, что, когда семью раскула­чили в 1933 или 1934 гг., «нас с матерью выгнали из отцовского дома и конфисковали все крестьянское имущество (корову, лошадь) и без средств к существованию выселили за пределы с/совета. После этого варварства и издевательства мы с матерью вынуждены были, как я помню, нищен­ствовать. Ходили по деревням, просили милостыню, чтобы как-то не уме­реть с голоду. Через 1,5—2 года меня взяла к себе старшая сестра по матери ... Брата мать сдала в детский дом, а сама работала в служанках в городе до сороковых годов, а после работала в учреждениях уборщи­цей, где давали хоть какое-то жилье».

Выселение и спецпоселки. Еще до принятия в конце января — на­чале февраля 1930 г. официальных директив партийных и советских ор­ганов о порядке проведения политики ликвидации кулачества как класса,

12

был практически решен вопрос о том, что Северный край станет одним из крупнейших регионов выселения кулаков второй категории.

С конца февраля 1930 г. в Северный край на железнодорожные стан­ции Котлас, Луза, Мураши, Вологда, Архангельск стали прибывать пер­вые эшелоны из Нижне-Волжского, Средне-Волжского края, Украины, Крыма, Автономной области немцев Поволжья. Семьи раскулаченных везли с большими остановками, некоторые из них находились в пути между пунктами посадки и высадки до двух недель.

Везли в товарных, называемых в народе «телячьими», вагонах, зад­раенных снаружи деревянными задвижками и замками, с наглухо заби­тыми окнами. В вагонах сооружались в несколько рядов нары, покрытые в лучшем случае соломой. Если нары отсутствовали, люди сидели на полу, впритык друг к другу. Сохранилось немало тому свидетельств. «Всех нас погнали на железнодорожную станцию, — вспоминает М.И. Новиков (спецпоселок Емельстан, Сыктывдинский р-он), — погрузили в вагоны, в которых перевозили скот, заставили из сырых досок построить двухэтаж­ные нары, дали по два ведра на каждый вагон справлять человеческие надобности, закрыли ворота вагонов, повесили на них замки и повезли на голодную смерть, невзирая на возраст человека, старик или старуха, под­росток или грудной ребенок»13.

Другой автор пишет: «Людей в вагонах было много, большинство с детьми, было холодно, голодно, давали только кипяток». Двери не откры­вали сутками, в вагонах стоял страшный «смрад, вонища, дети мочатся, сушить негде, стирать тем более» (З.А. Дунченкин, спецпоселок на Пине-ге, Архангельская область). О большой смертности в дороге помнят прак­тически все. Уже в дороге «появились первые мертвецы, которых даже похоронить не давали», «на станциях выносили покойников, их было очень много». Умирали в первую очередь старики и дети.

С прибытием на место из вагонов отбирали трудоспособных мужчин и посылали на строительство бараков и лесозаготовки. Женщин, детей, стариков размещали в пересыльных тюрьмах, монастырях, церквях, во временных бараках.

Семьи, высылаемые в Коми область, как правило, размещали в пере­сыльных лагерях станции Луза Кировской области и в Котласе Архангель­ской области. Картина жизни в пересыльных лагерях осталась в памяти, описывается во множестве воспоминаний совершенно одинаково и выс­тупает как единое целое и коллективная память, как общее воспомина­ние о прошлом. «Высадили нас на станции Луза Кировской области, — вспоминает М.В. Лихачева (Мышенкова), спецпоселок № 3, Прилузский р-он). Поселили в построенных наспех из мерзлых бревен бараках с трехъярусными нарами. Сотни, тысячи людей томились здесь. Когда по-

13 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. 4.1. С. 681—682.

13

теплело, бревна оттаяли и сверху потекла вода. Начались эпидемии. Уми­рали дети и слабые. В день вывозили на кладбище до сотни гробов. У нас в один день умерли три девочки младше меня — Настя, Дуня и Ната­ша14 . М.С. Новиков описывает следующее: «Когда нас выгрузили на стан­ции Луза, то поселили в заранее построенные шалашеобразные бараки, размером, примерно, 50 х 25 м. Они были изготовлены из жердей и по­крыты еловыми ветками и засыпаны песком. Посредине этого огромного шалаша сооружены двухэтажные нары также из жердей и разбиты на секции 2 х 2 м. Началась смертность как взрослых, так и детей, тиф. Дети там умирали: их по восемь человек ложили в один ящик и хоронили. Од­нажды мы, мальчишки, решили посчитать, сколько людей хоронят в день и насчитали 104 человека. На станции оставили в наследство огромное кладбище»15. Страшную память сохранили переселенцы о Котласской пересылке. «В Котлас мы прибыли, — пишет А.Я. Шааб (Пропп), — в кон­це апреля. Прожили в шалашах. Там было очень много народу. Шалаш метров 30 в длину, 2-этажные нары, 2 печки, внизу был снег, а сверху песок... Через неделю умерло трое детей из нашей семьи: брат пятилет­ний, сестра — 2 года, брат двоюродный — 18 лет»16.

Переселенцы, как правило, находились в пересыльных пунктах до начала навигации, а потом по Северной Двине на баржах их отправляли в места постоянного проживания. М.П. Бессонов (спецпоселок Пивью, Усть-Куломский р-он) вспоминает: «Ночью внезапно дали команду соби­раться и строиться на улице посемейно по четыре ряда и погнали к реке Северной Двине. Сходу стали нас грузить в трюм баржи. Кто не успевал попасть на трап, тех скидывали в воду, такая была суматоха и неразбери­ха. Многие родители потеряли своих детей. Но по пути следования неко­торые нашлись на барже, а часто терялись. К утру погрузку закончили, и буксир потянул сразу три баржи. В баржи нас набили так, что лечь негде было, только сидели и стояли. Днем нам выдавали по буханке хлеба каж­дому и сказали, что это на три дня, больше никаких продуктов не будет. Воду наливали в бачки, которые были прикреплены к стенам баржи: два с одной стороны и два — с другой. Здесь же в трюме баржи у нас были кухня, столовая и туалет. Жара, кислороду не хватало, и люди задыха­лись и умирали. Но люки баржи не открывали, и только под шумный крик и стук конвойный чуть откроет люк и спросит: «В чем дело?» Ему говорят, что есть покойник и начал уже разлагаться, запах невыносимый. Тогда заходят четверо — двое с винтовками следят за порядком, а двое берут труп и сразу выкидывают за борт баржи в реку»17.

14 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 687—688.

15 Там же. С. 682.

16 Там же. С. 692.

17 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова. Сыктывкар, 2001. Т. 4. Ч. 2. С. 291.

Как бы продолжая рассказ, пишет Резниченко Р.Д. (спецпоселок Сойю, Троицко-Печорский район): «Погрузили всех на баржу. Все были истоще­ны и больные. Младшие дети не выдерживали дорогу и умирали в пути. Какая-то женщина дала сестре Александре кусочек сахара, девочка так и умерла с сахаром в ручке. Так как хоронить было негде, Сашеньку просто бросили в Печору. Так поступали и с другими умершими: просто бросали в Печору».

С прибытием на места постоянного расселения переселенцев разме­щали вначале в селах и деревнях в домах коми крестьян. В памяти спец­переселенцев сохранилась глубокая признательность к коми народу за доброту, сочувствие и поддержку. «По реке нас привезли в село Бого-родск Сторожевского района, — вспоминает Л.В. Васильева (Корохо-вая). — В этом селе нас разместили по квартирам у местного населения. Мы жили в доме двух стариков, они относились к нам очень доброжела­тельно, подкармливали, угощали шаньгами... Здесь в Богородском все трудоспособное население из переселенцев было собрано и отправлено в тайгу для постройки жилого поселка». «Разместили нас в с. Вольдино к коми хозяевам, — очень хорошие, добрые и богатые, меня даже оставля­ли у себя, у них детей не было» (Е.И. Мамонова, спецпоселок Ичет-Ди, Троицко-Печорский район). «Местные жители коми села Вольдино нам помогали, давали кое-какую одежду, обувь» (М.М Максименков, спецпо­селок Ичет-Ди). «В село Корткерос нас привезли ночью, высадили на бе­рег, да там и оставили. Родители устроили нас, детей, спать под лодкой, а потом определили к хозяевам в дом. Приходили люди, несли кто что мог: шаньги, турнепс и другие продукты. Какое-то время мы здесь пожи­ли. Очень голодали. Чтобы как-то спастись, мы с сестрой Полиной ходи­ли побираться. Помню, что часто простаивали мы у молзавода с кружка­ми, ожидая, когда нальют обрата (Е.С. Сукачева, спецпоселок Соль, Сык­тывдинский район)18. «...В селе Носимо размещали нас по квартирам местных жителей. Местные жители коми деревни относились к нам с со­чувствием, жалели и говорили «коньбръяс морт, коньбръяс морт — «бед­ные люди, бедные люди». Коми люди очень добрый народ (СТ. Удови­ченко, спецпоселок Пивью, Усть-Куломский район).

Иногда с барж людей высаживали прямо в тайгу, где они должны были строить себе жилье. Первое время переселенцы жили в землянках, ша­лашах и только потом переселялись в построенные бараки. Вот как опи­сывают жизнь в лесу Г.Ф. Игнатова (Фомина) (спецпоселки Вожаель и Божьюдор Усть-Вымского района): «Высадили на берег и заставили идти в лес. Шли по лесу, пробивались с вещами, с детьми между деревьями, шли долго», а когда пришли на место «мужчины стали рубить ветки со­сен, елок и сооружать шалаши, делать настил на землю, чтобы хоть как-то поспать, так как все были измотаны». Поселенцам сказали, что «до

18 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 685.

15

наступления морозов они должны построить себе барак, иначе они все умрут от холода. И всем поселившимся в лесу людям все пришлось начи­нать с нуля. Пока строился барак, люди продолжали жить в шалаше. ...Че­рез месяц барак был построен и все семьи перешли в него жить. Многие не дожили и погибли от холода и сырости. Умерли дети Марфы Самсо-новны и Федора Андреевича, умер отец Марфы Самсоновны. Хотя люди и жили как в казарме, все были рады, что у них есть теплое жилье».

О первых месяцах выживания в землянках рассказывают: «В землян­ках были земляные полы и стены, бревенчатая крыша и небольшие оча­ги-печки из кирпича, который обжигали сами (М.М. Максименков). «Куре­ни, т.е. землянки, строили на две-три семьи. В землянках кроме прими­тивной двери оставлены маленькие окошечки, которые на ночь затыкали мхом. На общих нарах люди спали гуртом, как попало, на голых нарах, еловых ветках, обогревая своим телом, сушили траву на постилку. В зем­лянках завелись вши, цинга косила всех, были и другие болезни, в судо­рогах люди корчились от ужасной боли, валялись трупы. Люди умирали по 20—30 человек в день, их хоронили в общих ямах» (Е.И. Карнюшина).

К концу 1930 г. в Коми области был основан 21 поселок, в которых проживало 5272 семьи спецпереселенцев (18971 человек); в 1931 г. воз­никло 25 новых поселков (5221 семья, 21714 человек)19. Места постоян­ного строительства спецпоселков в большинстве своем были определе­ны в совершенно не обжитых, не освоенных местах, «подальше от насе­ленных пунктов», среди болот и тайги, а добраться до них можно было только рекой или проселочными дорогами и лесными тропами20.

19 По 5 спецпоселков было построено в 1930 г. в Усть-Куломском (Ветью, Окос, Лопью, Крутобор, Ындин) и Прилузском (Вельдорью, Усть-Вель, Соръель, Немец­кий, Чесель) районах; по 3 — в Сыктывдинском (Ворью, Расью, Емельстан), Усть-Вымском (Мещура, Усть-Коин, Ветью) и Визингском (Ниашор, Воквад, Яр) райо­нах; 2 спецпоселка — в Сторожевском (Одью, Боровой). В 1931 г. возникли спец­поселки Чуд, Пивью, Зинстан, Тимшер, Лесной Чер в Усть-Куломском районе; Вук-тыль, Сапыч, Соль, Веж, Певк— в Сыктывдинском; Лопью, Шуды, Лева-Керос, Лемью — Сторожевском; Божьюдор, Выль-ордим — Усть-Вымском; Кабы, Вол-тыл — Визингском; Сой-ю, Ичет-Ди, Гортъель, Пиня-из — в Троицко-Печорском; Песчанка —Ижемском и Новый Бор —Усть-Цилемском районе). В трех последних спецпоселках были расселены раскулаченные из районов Архангельского, Воло­годского, Северо-Двинекого округов Северного края // Покаяние: Мартиролог Т. 4. Ч .I / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова ... С. 54—55.

20 В Усть-Куломском районе поселок Вежаю был расположен на расстоянии 150 км от райцентра и 65 км от ближайшего населенного пункта; Индим и Лопью Вад— в 125 км от райцентра и 20—40 км от ближайшего населенного пункта. Спецпоселок Боровой (Сторожевский район) был связан с райцентром (122 км) сухопутным (на верховых лошадях) и водным (на лодках) путем; поселок Одью (108 км) — трактом зимой и пароходом весной и летом. На большом расстоянии от райцентра были построены поселки в Усть-Вымском районе: Выльордым — 58 км, Ветью— 144 км, Божьюдор— 171 км, Усть-Коин— 122 км, Мещура— 197 км, Вожаель— 215 км.

16

В спецссылке жили люди разных национальностей21. Население со­стояло преимущественно из крестьянских семей не только одного райо­на, но и одного села, деревни и хутора. Люди нередко были тесно связа­ны и родством. Например, в спецпоселке Певк в 1931 г. проживало 157 семей из Урюпинского района Нижне-Волжского края; 20 семей — из ху­тора Серповский, 19 — Петровский, 17 — Ангерского, по 14 семей из ху­торов Вольновский и Долговашский, по 9 семей —Россошанского и Верх-несопского, по 8 семей — Теникинский и Буденовский, 7 — хутора Була-новского. «В спецпоселке Ичет-Ди «курени» (землянки-сараи) располага­лись небольшими деревенскими группами, кто, откуда выселен: курлац-кие — 27 куреней по количеству выселенных семей, рядом землянки вы­селенных из Рубашевки, из Садового и т.д. В нашем курене жило 12 чело­век— все родственники» (М.М. Максименков).

В воспоминаниях подробно описывается строительство поселков. «В строительстве поселка Ичет-Ди принимали участие все взрослые члены семей, родители, подростки, дети. Работали по 12 часов в день, с 6 утра до 6 вечера. Работающим давали продуктовый паек, а это 700 г хлеба, немного сахара и крупы (М.И. Жукова-Попова). «Все работы производи­лись вручную, техники тогда никакой не было. Люди были голодные, па­дали на работе в обморок. Разутые, раздетые, болезненно слабые, но они работали. Организовали выкатку бревен на берег. Складывали брев­на на штабеля-бурты. Вскоре поставили козлы, и мужчины стали распи­ливать продольными пилами бревна на тес, доски, брусья. Организовали строительные бригады плотников. Построили маленький завод по изго­товлению кирпича, тут же обжигали их. С появлением кирпича в землян­ках появились печки. В первую очередь стали строить детский барак, что­бы забрать детей из землянок. Нужно было немедленно спасать остав­шихся в живых детей от простуды, голода» (М.М. Максименков).

Приведем несколько примеров описаний бараков, в которых жили спец­переселенцы в первые годы ссылки: «Жили в большом деревянном ба­раке с нарами в два яруса. В нем всегда было сыро и холодно. В углу стояла печка-буржуйка, на которой сами варили и сушили одежду». «В бараках было очень холодно, пол был сырой, прогнивший. Мы, дети, ста­рались забраться на второй ярус, там было суше». «В каждой комнате (полы были в зиму земляные), в каждом углу были нары высотой в рост взрослого человека, а к нарам сделаны лесенки. На каждых нарах распо­лагалась семья. Посередине стояла железная печь, длинный стол для всех семей и по бокам стола — лавки». «Строили дома барачного типа —

21 На апрель 1932 г. в спецпоселках Коми области проживало 38902 человека, из них русских было — 35149, немцев — 2359, татар — 509, мордвин — 283, чува­шей — 265, киргизов — 143, чехов — 83, армян — 39, поляков — 31, евреев — 9. Спецпереселенцы составили 11 % населения Коми области // Покаяние: Мартиро­лог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 55.

17

по середине дома длинный коридор, а по обе стороны — большие ком­наты — 6x6м каждая. В комнатах сооружали нары. В каждую комнату заселяли по 4 семьи»22.

Семьи спецпереселенцев сразу же столкнулись с ужасными бытовы­ми условиями, крайне низким материальным положением, и как след­ствие этого голодом, эпидемиями, массовой смертностью, с полнейшим бесправием, жестокостью и издевательствами со стороны комендантов, управляющего персонала. М.И. Владимирова-Бусалаева (спецпоселок «Ниашор», Сысольский район) пишет: «За людей нас не считали. Обра­щались хуже, чем со скотиной. Мы жили под постоянным контролем ко­менданта и его помощников. С мнением и желанием нашим не счита­лись».

Произвол в отношении спецпереселенцев царил везде — на работе, на улице, в учебных заведениях. Спецпоселенцев могли избить поселко­вые коменданты, над ними издевались на производстве, отбирали лич­ные вещи.

Примеров бесчеловечного отношения к спецпоселенцам в памяти со­хранилось множество. «В 1932 г. папу парализовало. Он лежит на нарах, и Грибов дедушка лежит очень больной. Заходит комендант, сбрасывает их обоих с нар и гонит на работу, а они недвижимы и плачут, а мы тоже все плачем, а есть нету ничего, стоим как скелеты и помощи нет ниотку­да. Папа пролежал год, потом опять всех взяли на заготовку леса в Лем-ты — и папу, и маму, братьев Ваню и младшего Гришу» (М.Е.Кульченко-ва-Прохорова, спецпоселок Ичет-Ди)23.

Другой случай рассказывает Л.В. Васильева-Короховая (спецпоселок Челья-Шор): «Мы ждали возвращения мамы с работы из лесу. Женщины вернулись, а мамы с ними не было. Позднее мы узнали, как все произош­ло. Мама, обессилев от голода, по дороге в лес упала, начальник сказал, чтобы женщины ее оставили. Возвращаясь из лесу, женщины нашли ее на том же месте. Она уже не говорила, а только жестами показывала, что ей очень холодно и попросила развести огонь, но опять вмешался на­чальник и приказал женщинам продолжать путь. Так маму оставили в лесу одну, там она умерла, и ее тело даже не предали земле. Видно звери разнесли ее косточки и стали ее могильщиками. Милая мама, за что тебе выпали такие страдания? Ей было в это время всего 36 лет».

Вот, что вспоминает о коменданте поселка А.С. Трофимова (Малыше­ва): «Комендант поселка был Ульянов Андрей. Злой был человек. Очень много издевался над высланными, бил, не давал пищи, продуктов. По­сылки не вручались адресату. Многие высланные люди не умели гово-

22 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 738; Т. 4. Ч. 2 / Сост. Н.М. Игнатова... С. 305, 316 и др.

23 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 733.

18

ъ по-русски, тем более по коми, и это особенно давало повод к изде­вательствам, так как высланные были безответны. Приехало руководство, и высланные немцы кое-как объяснили про плохое к ним обращение ко­менданта... Его судили и посадили в тюрьму в 1932 г.». В и'сторию, рас­сказанную Шоль (Беллон) Ф.И. (с/п Ындин, Усть-Куломский район), вооб­ще трудно поверить: «Осенью 1930 г. всех погнали на лесозаготовки. Было очень тяжело, работали с 6 до 18 часов. Если не идешь на работу, комен­дант, совсем неграмотный, ставил на пень перед избушкой, где жил. Упа­дешь — обливает водой, и снова стой. Сперва не голодовали, а в 1933 г. начался голод. Умерло почти полпоселка»24.

Аналогичную ситуацию описывает Г.Э. Гайер: «Коменданты у нас были разные. Первый из Черныша, Андрей Алексеевич Ульянов, издевался над людьми, угрожал пистолетом. Однажды старика привязал к столбу. За такое самоуправство его потом судили. Другой, тоже Чернышский мужик, Иван Андреевич Сердитов, был добродушным, веселым. Его мы уважа­ли» (спецпоселок Немецкий, Прилузский р-н)25.

Примечательны и следующие факты: В поселке Мещура спецпосе­ленцам, работавшим на лесозаготовках, сотрудник Комилеса говорил: «работайте, не работайте, все равно вам пощады никакой не будет. Вас сюда пригнали для уничтожения голодом». А заведующий Ношульской тракторной базой в конторе повесил объявление, где говорилось, что продукты за выходные дни не выдаются, а когда ему стали говорить, что это не законно, он переселенцам сказал: «Для лошадей и переселенцев закон не писан»26.

Протест спецпереселенцев против бесправия, произвола и рабских условий жизни проявлялся в самых разнообразных формах: отказ от ра­бот, массовое дезертирство и побеги. Уже летом-осенью 1930 г. отказ спец­переселенцев от всех видов трудовой деятельности становится повсе­местным явлением. Они саботировали строительство поселков, дорог, отказывались от участия в лесозаготовках, освоения сельскохозяйствен­ных угодий. М.П. Бессонова в своих воспоминаниях описывает забастов­ку спецпереселенцев в Керчомье: «Нас погнали двое солдат с винтовка­ми и шестеро местных жителей с ружьями к речке Уют, где-то в 45 км от Керчомьи и сказали: «Вот ваше место, стройтесь и живите. Но народ не захотел там устраиваться и к работе не приступил. Так держали нас 5 дней. Потом зачинщиков забастовки расстреляли на месте, а человек 15 угнали опять в Керчомью и где-то там расстреляли. А остальных погнали на новое место по реке Нюмюд. Вот там стали строить без сопротивле-

Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. 4.1. С. 692.

19

25 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 303.

26 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 291.

ния поселок и его назвали Крутобор»27. Этот факт наглядно показывает способность к гражданскому неповиновению даже в таких экстремаль­ных условиях.

С первых месяцев переселения начались массовые побеги с мест временного расселения и строительных работ будущих поселков. На 20 июня 1930 г. в бегах было 219 переселенцев, на 10 августа — 361. К нача­лу декабря побеги совершили 1594 человек, из них 655 были задержаны, 619 возвращены в поселки, 36 отданы под суд как совершившие побег неоднократно и бежавшие с подложными документами28 .

Основная масса трудоспособных спецпоселенцев в Коми области (до 75 %) была занята на лесозаготовительных и сплавных работах. В пер­вые 2—3 года переселенцы работали отдельными бригадами на худших делянках, жили в лесу в отдельных бараках. В памяти людей сохрани­лись воспоминания о тяжелейших условиях труда, особенно в первые годы ссылки. «Как только были построены бараки, — вспоминает Е.И. Абеляшева (Нолевой поселок) — людям сказали, что они будут ходить в лес на лесозаготовки. Каждое утро люди вставали рано. И мужчины и женщины уходили в лес и работали до позднего вечера. Мужчины пилили и рубили лес, а женщины обрубали сучья и на подводах возили бревна до реки». «Рабочие в лесу оборваны, разуты, раздеты — спецодежда не выдается»; «работают в лесу даже в 30-градусный мороз»; «люди рабо­тают в лаптях, кожаных полуботинках, полубосые... а иногда даже в од­них кальсонах. Планы завоза продуктов в ларьки регулярно не выполня­лись, рабочие по несколько дней не могли получить даже хлеб, зарплаты выплачивались с большими задержками, доходившими до года».

Из-за тяжелых жилищно-бытовых условий, плохого снабжения про­дуктами и спецодеждой, плохой организации труда, неприспособленнос­ти крестьян-земледельцев к работе в лесу производительность труда, особенно в первые годы, была ниже, чем у рабочих-сезонников из мест­ных крестьян. Тяжело было человеку от плуга и земли так вот сразу, не имея необходимых навыков, привыкнуть к работе в лесу. Вот ряд выдер­

27 Вот как описываются эти же события в сводках ОГПУ: "В с. Керчомьи Усть-Куломского района раскулаченный Окунев от имени всей переселенческой группы заявил: "Наша переселенческая группа категорически отказывается выйти на стро­ительство поселка, даже если нам откажут в продовольствии. Можете гнать нас силой оружия, но на строительство не пойдем". Для ликвидации забастовки в с. Керчомьи была направлена опергруппа Облотдела ОГПУ, которая арестовала 58 человек, в т.ч. 15 местных кулаков и 43 переселенца». Керчемское дело рассмат­ривалось тройкой ППОГПУ Северного края, по приговору которой было расстре­ляно 9 местных кулаков и один переселенец (Иванов), 40 человек были осуждены на сроки от 3-х до 5 лет и 8 освобождены и отправлены в поселок // КРГА ОПДФ. Ф. 1. Оп. 2, Д. 1172. Л. 69—73; Оп.7. Д. 807. Л. 38—44.

28 Покаяние: Мартиролог // Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шаба лова... Т. 4. Ч. 1. С. 60.

20

жек из воспоминаний о событиях, относящихся к разным годам, пережи­тых разными людьми. «Люди, не привыкшие к тайге, гибли на лесопова­ле, чуть ли каждый день оплакивали: то убьет, то искалечит» (И.С. Ша-лашная-Кирпичева, спецпоселок Пивью). «В 1933 г. 29 июня от тяжелой работы и недоедания и постоянного беспокойства за семью умер наш папа. Помню, привезли его из леса, положили на пол и предупредили, чтобы его не трогали. К утру папа скончался» (Е.С. Сукачева, спецпосе­лок Соль). «10 мая 1930 г. на лесоповале убило нашу маму. Она была потомственный хлебороб и не умела работать в лесу» (М.В. Лихачева-Мищенкова, спецпоселок № 3, Прилузский район). «Средний брат Дмит­рий погиб на лесозаготовке, когда оборвался канат, с помощью которого валили деревья... В то же время очень много людей погибло на валке леса. Вскоре на лесоповале умер старший брат Михаил. Старшая сестра Пелагея провалилась под лед... ее вытащили и чудом спасли, но все ткани у нее одеревенели и она была «живым трупом»... Комендант осе­нью заставил ее отправиться на работу в лес... Зимой она умерла» (Е.И. Карнюшина, спецпоселок Ичет-Ди)29.

Поскольку все взрослое население отправляли в принудительном порядке на лесозаготовки и другие работы, дети оставались в поселке одни, без присмотра. Из рассказа Л.В. Короховой (Васильевой) мы узна­ем: «Папа наш был на лесозаготовке в леспромхозе Чемья-Шор..., маму с другими женщинами отправили на заготовку ягод и грибов в поселок Лемью. Мы же, четверо детей, остались совершенно одни, за нами никто не смотрел и не следил. Мы были предоставлены сами по себе. Бродили, как бездомные собаки, в поисках хоть какой-то еды. Ходили в дер. Полов­ники просить милостыню на тракт, где находились будки, в которых жили рабочие по обслуживанию дороги, в основном это были заключенные, они всегда нас кормили и еще давали с собой. Это были очень хорошие люди. Брат Александр, побродив какое-то время по тракту, пригрелся сре­ди заключенных, которые обслуживали железную дорогу и жили тут же в балке, он им помогал: колол дрова, топил печь, мыл полы, а они его кор­мили... Моя старшая сестра Мария осталась в Княжпогосте, ее взяли в няньки. Мы с младшей сестрой Татьяной жили в поселке совсем одни и ждали возвращения мамы».

В поселках устраивали специальные детские бараки, куда сгоняли всех детей, родители которых были на работах. Подробное описание жизни детей в таком бараке в спецпоселоке Ичет-Ди мы находим у М.М. Макси-менковой: «В бараке жили дети, у которых родители были разосланы на лесозаготовительные участки. Детский барак был построен на столбах. Полы из сырых досок, вскоре они рассохлись, появились щели. Зимой даже виден был снег. Позже утеплили завалинкой возле барака. Туалет в

21

29 Покаяние: Мартиролог// Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шаба лова... Т. 4. Ч. 1. С. 685, 688, 694.

холодном коридоре. Некоторые детишки ходили под себя. Летом под мат­рацами, набитыми соломой, были черви. Бани не было, никто нас не ку­пал, не мыл, белье не меняли, смены белья не было. У многих детишек были болячки, многие подпревали. У меня на головке тоже была какая-то шишка. Детишки были как головастики на тонких ножках. Нас называли рахитиками. Кормили нас пустоварными щами из конского щавеля. Мясо, молоко, фрукты — тогда этого не было. Хлеб давали по 150 г в день на ребенка. Иногда на обед хлеб давали без супа. Как только уходила раз­датчица хлеба, мы бросали на пол, искать хлебные крошки. От малокро­вия нам давали рыбий жир по чайной ложке в день. Однажды нам дали кусочек зеленого купороса, чтобы натирать от распухания десны, против цинги... Повариха как-то раз забыла ящик соли на окне в коридоре. Мы, дети, пригоршнями ели эту соль. Мигом растащили ящик соли. За 5 лет пребывания в бараке нам никто ни разу не рассказал сказку, не почитал книжку, не было детских игрушек..., не было керосиновых ламп. А весной, когда трава появилась, нас выпускали..., и мы как гуси вокруг барака по­едали траву подорожника и спорыша, которые обильно росли около крыль­ца и завалинки. На праздник 7 ноября и 1 мая нам давали по две конфет­ки, говорили, что сегодня большой праздник».

Самые страшный год в жизни спецпереселенцев — 1933 г. В этот год из-за голода в спецпоселках Коми области умерло около 10 % всего на­селения — 3095 человек, в том числе 119 детей до года30. Тема голода и связанная с ней проблема выживания одна из самых устойчивых в памя­ти переселенцев.

Спецпоселенцы пытались решить проблему разными способами: про­давали или обменивались на продукты оставшиеся вещи и ценности, нанимались на временные работы в коми деревнях за питание, ходили в лес за грибами и ягодами, подростки нянчили чужих детей, а дети постар­ше уходили на заработки в деревни. Одним из способов выживания ста­ло мелкое воровство и хищение.

Люди вспоминают, как голод заставлял питаться объедками и сурро­гатами: «Начался голод. Нам выдавали по 100 г муки на человека в день. Чтобы не умереть с голоду, мама терла кору и белый мох, смешивая все с мукой, и пекла лепешки, но даже эти лепешки мы не ели досыта»; «в пищу употребляли траву, мох, сено, кости животных, а крапива и сено не успевали расти»; «в поисках пищи дети вынуждены были ходить по со­седним деревням собирать картофельные очистки, куски хлеба у местно­го населения»; «дети вынуждены были собирать картофельные очистки из помойной ямы. Жарили их на плите и ели немытыми...; хлеба давали детям 200 г и 400 г на взрослого. Пекли лепешки почти из одной травы, а

30 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 102. 22

многие — из осиновой коры. Ее сушили, толкли в ступе, перемешивали с ржаной мукой»; «из сгнившего ствола березы люди делали муку под на­званием «гнилушка», затем добавляли ее в муку в соотношении 75—95 % гнилушки». Употребление такого «хлеба» приводило к вымиранию целых семей. В поселке Крутобор, например, в апреле 1933 г. от употребления гнилушек умер 21 человек. В поселке Ичет-Ди было зарегистрировано более 400 спецпереселенцев, больных цингой. Умирали десятками в день31.

Тема голода присутствует во всех воспоминаниях. «В 1933 г. ссыль­ные шли с лесных поселков в селения, надеясь как-то спастись. Умирали везде — в банях, канавах, сараях, бросали детей» (П.В. Богомолова, спец­поселок Кочпон); «началась массовая смертность, люди как бы отупели от голода. Я помню, как сидит женщина на улице перед домом, рядом с ней ребенок уже мертвый, а у матери совсем пустые глаза. Люди валя­лись на улице, другие ходили, перешагивая через мертвых, не обращая на покойников внимание» (Л.В. Короховая (Васильева), спецпоселки Ле-мью и Вильордым).

Чувства притупились, души окаменели. Бесчеловечные условия жиз­ни порождали и бесчеловечные условия ухода из жизни. Приведем не­сколько выдержек из воспоминаний о событиях, происшедших на местах спецпоселений: «Помню, как в первые годы хоронили умерших от голода без гробов. Были у нас два деда — Телегин и Новолокин. Они расстилали кусок рогожки, клали на нее покойника, завязывали концы рогожки узла­ми, продевали кол или палку, поднимали концами на плечи и уносили в общую яму, на погост. Зимой часто закапывали просто в снег, а весной оттаявшие трупы закапывали в землю (Е.Н. Грязнова-Казьмина)32 . «Ез­дила по поселку телега, куда бросали трупы, набрасывая тела как дрова, потом сваливали в общую яму (Л.В. Корховая(Васильева). «...Гробы не успевали делать, покойников приходилось заворачивать в домотканое тряпье и хоронить в одной братской могиле. Могилу не закапывали, а закрывали после наполнения (М.Н. Жукова-Попова). «...Весной в мае 1933 г. умерла бабушка. Отец в это время был на лесозаготовке и хоронил бабушку я. Положил на подводу. Она была такая маленькая, легкая, ху­денькая, подвез ее к яме и столкнул с возу в общую могилу. Так хоронили все» (СТ. Удовиченко).

Так хоронили все, но в душах людей жила боль, и страдала совесть. Еще один документ, в котором очень буднично и оттого особенно страш­но описывается обряд похорон: «Это был уже 1933 г. Нашу тетку Лексу привезли из-под Дутового с поля еле живую. Дядя Илюша потом говорит сестре Мане; «Вот свечереет, и вы с Нюрой натаскаете досок, что лежат вместо тротуаров по болоту до туалета, пооботрем, и я сделаю гробок», —

31 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 732; Т. 4. Ч. 2 / Сост. Н.М. Игнатова... С. 320, 333 и др.

32 Там же. С. 272.

23

а хоронили уже всех без гробов... Положили гроб и поехали в больницу. Тетя Варя Кузнецова, сестра нашей Зины, Нина и Миша, материна сест­ра т. Аксютка Хабарова, т. Шура Елумеева и все нам помогали. А в детдо­ме у тетки был мальчик 5 лет, он бежит нам навстречу и плачет, я как обняла его и как начала голосить, как начала причитать и родных зову. И отца, мать зову, своих и ее, все сбежались и схоронили мы ее в братской могиле, около дороги, на обочине. Мне дали полтора килограмма муки, и мы поминали ее оладьями, испеченными на плите, на воде умешаны» (М.Е. Кульченкова-Прохорова)33.

Каждый приведенный отрывок из воспоминаний —это фрагмент Боль­шого текста коллективной памяти о катастрофе 1933 г. Люди рассказыва­ют, как разваливались большие крестьянские семьи, оставались беспри­зорными дети и старики, росли бродяжничество, нищенство. М.А. Пуза-ков о судьбе своих родственников рассказывает: «Четыре брата Пузако-вых — Иван, Андрей, Алексей и Егор — в мае 1931 г. были раскулачены и высланы в Коми АССР (спецпоселок Ичет-Ди) вместе со своими семья­ми. В ноябре 1931 г. умер от дизентерии Иван Ефимович, затем двое его детей — Костя и Дуня, 9 января 1932 г. умер Андрей Ефимович, 17 апре­ля умерла его жена, а 17 мая — дочь Мария, 17 июня — сын Алексей; Алексей Ефимович погиб под деревом на лесозаготовках в лесопункте Кочель, а Егора Ефимовича застрелили в Дутово. На фронте погибли два сына Ивана Ефимовича — Пузаковы Андрей Иванович и Леонид Ивано­вич»34 . Семья Сафонова И.Ф. была выслана в 1931 г. в спецпоселок Зин-стан Усть-Куломского р-на. Из 6 членов семьи умерли четверо и все в 1933 г.: отец — И.Ф. Сафонов, девятилетний сын Сергей, семилетний сын Дмитрий, двухлетний сын Илья35. В семье ПИ. Слуцкого (спецпоселок Тимшер, Усть-Кул омский р-н) из 8 членов семьи к лету 1933 г. умерли по дороге дочь Наталья и сын Григорий, а через год —дедушка — В.А. Ста-роконь и бабушка —А. Староконь36. «В нашей семье умерло 10 человек: папа, мама, два старших брата, невестка, ее дети, сват, сестра. Остались только я с младшим братом». «За 2,5 года ушло из жизни в нашей семье 5 человек, в том числе наш папа. То же самое было и в других семьях. Это время было не лучше Ленинградской блокады (Чудинова К.П., спец­поселок Ичет-Ди)37.

Люди не выдерживали такой жизни и накладывали на себя руки. При­мечателен следующий факт: «Самый центр поселка — пишет УС. Дун-ченкин — был на горе, а на самом коньке сделали вышку пожарную. По­селок оттуда виден как на ладони. Но пожарники не всегда находились на

33 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 731.

3* Там же. С. 725.

35 Там же. С. 742.

36 Там же. С. 741.

3? Там же. С. 728 — 729.

24

вышке и в тот момент, когда там никого не было, те, кому надоело жить, залезали на вышку и вниз головой падали, некоторые в своей квартире вешались — покойники были ежедневно.

Усилились в те годы побеги из спецпоселков38. Подробности органи­зации побегов и их последствия есть в почти во всех воспоминаниях спец­поселенцев. «Убежали брат и сестра. Им повезло: их не поймали. Так они оказались у себя на Родине... Пыталась убежать моя мать и другие жен­щины, но их поймали и арестовали. Ушли в побег и мой отец с двумя товарищами, но их поймали и пригнали обратно, как скотину, потому что охранники были на лошадях верхом да с плеткой. Беглецам руки связали и впереди лошадей гонят. Отец мой избежал этой участи. Он стер ногу и остался в охотничьей избушке, а товарищей схватили охранники, но они отца не выдали. Он добрался до родных мест...» (ЗА Дунченкин).

Е.И. Карнюшина вспоминает: «Летом 1934 г. прошел слух, что нетру­доспособным можно уходить на родину. Собирались в дорогу те, кто вы­жил. Сшила для себя и брата тапочки из холстинки и пошли с группой стариков и детей по печорским деревням. Ночевали под елками. Мне уже было стыдно просить милостыню, а младшему брату давали хорошо. Зайдем в избу, а у него спросят: «Куда идешь?», — а он отвечает: «На родину». Однако ушли мы недалеко. В Троицко-Печорске уже встречали милиционеры». Подробно описывает историю своего побега С.П.Удови­ченко: «Летом 1934 г. матушка ушла пешком на родину. Шла она в дерев­ню, зарабатывая на еду шитьем. В Котласе ей удалось сесть на поезд. В то время поезда до самой Москвы проверялись военными, искали бег­лых переселенцев. Она ехала без билета, при обыске пряталась под лав­ку и только в Москве купила билет и благополучно добралась до Сталин­града... После получения письма от матери мы с отцом решили бежать весной 1935 г. ... Нас поймали, вернули в Сыктывкар и посадили в тюрь­му. Там нам предложили вернуться в поселок, от чего мы категорически отказались. Через несколько дней нам зачитали судебный приговор без суда. Отцу дали 2 года и 6 месяцев, а мне 2 года лагерного режима... Этапом меня загнали в зону — поселок Водный... Оттуда я снова решил бежать... мне за побег добавили 2 года и 6 месяцев и отправили в зону Весенний Кут. Решил больше не бегать».

Дети-сироты из семей спецпереселенцев, у которых умерли, бежали или осуждены были родители, бродяжничали в поисках хлеба. На 7 авгу­ста 1933 г. только в одном Усть-Куломском районе было 150 беспризор­ных детей.

38 По сводкам комендантов поселков картина была такой: Усть-Куломский район: за 10 месяцев 1933 г. умерло 1412 человек (21 % от всех спецпереселен­цев), бежало 512; в Усть-Вымском — умерло 1112 и бежало 1316 человек // Пока­яние: Мартиролог/ Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 55.

25

2 Г.Ф.Доброноженко Л.С.Шабалова Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей

Сначала таких детей председатели сельских советов и коменданты отправляли в город или в ближайший детский дом. Затем, когда беспри­зорных в каждом поселке и деревнях стало десятки, их пристраивали при яслях, создавали свои сады-ясли. Об этом рассказывает в своих воспо­минаниях Е.А. Грязнова (Казьмина): «Мою маму комендант поставил со­бирать по землянкам детей умерших родителей. Там оказались дети от грудничков до 20-летнего возраста. Набралось около 100 человек, а дети все прибывали. Помню, приходит к нам комендант и говорит: «Казьмина! Иди вот в такую-то землянку, там ползают двое детей по мертвой мате­ри» ... Часто детей было кормить нечем, и мама все, что можно было унести из дома, уносила в ясли, чтобы поддержать особенно слабых»39. Потом из этих яслей был сделан детский дом.

Описание жизни в детском доме мы встречаем во многих воспомина­ниях. «У нас было две младшие группы и старшая. Младшие были сами по себе, никто к нам не заходил и не смотрел, воспитателей тогда не было, только еду принесут и все. Как мы жили? Это была большая комната, кругом стенок стояли кровати, а сбоку комнаты стоял длинный стол. Обе­дали за два приема: сначала младшие, потом старшие. На середине ком­наты стояла железная печь... Она нас и обогревала и забавляла, греем­ся и рассказываем, кто что знает... Скота в поселке не было и все отходы от пищи приносили к нам в ясли... очистки от картошки, и мы этому были рады, лишь бы чем-то утолить голод... Кормили нас три раза в день: щи из зеленой капусты, что сейчас оставляют скоту, в этом супе поймать было нечего, — одна зеленая вода, граммов 300 хлеба на целый день. Малы­шам и этот кусочек не попадал. Старшие заранее приходили и запугива­ли младших детей, чтобы им хлеб оставляли, иначе они к печке погреть­ся не пустят» (З.А. Дунченкин).

И все таки большинство детей выживало. По воспоминаниям воспи­танников детских домов, «...во второй половине 1930-х гг. одевали и кор­мили хорошо, жить в детском доме нравилось: началась относительно нормальная жизнь. Зимой учились и летом не бездельничали. Был боль­шой огород. Садили в основном картошку. Возле дома были грядки, где садили лук, морковь, укроп, помидоры. Держали поросят, за которыми ухаживали дети. Была лошадь... Березовые веники заготавливали. И в бане мыться, и полы подметать. За ягодами очень часто ходили. Дежури­ли по столовой, по кухне, по спальне. Хватало времени и играть, и бегать купаться (Н.С. Шалашная-Кирпичева)40.

С середины 1930-х гг. «жизнь в спецпоселках изменилась к лучшему». В вопросах оплаты труда, снабжения, социального страхования спецпо­селенцы приравнивались к обычным рабочим. Росли заработки, на спец­

39 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 713—714.

40 Там же. С. 698.

26

поселенцев распространялось право получать надбавку к зарплате в раз­мере 25 % за работу в районах Крайнего Севера. Укреплялось артельное хозяйство, развивалось индивидуальное огородничество.

С 1 января 1935 г. была отменена карточная система на хлеб, муку, крупу, а с осени •— на мясо, рыбу, сахар, жиры и картофель. Люди расска­зывают в своих воспоминаниях о том, как они впервые купили буханку хлеба, съели ее и не верили в то, что можно достать деньги и купить вторую. Вот что запомнила об этом событии Е.А. Грязнова-Казьмина: «Январь 1935 г. Отменена карточная система. Помню, как сейчас, прихо­дит папа домой, а под мышкой у него огромная буханка полубелого хле­ба. Он положил ее на стол и говорит: «Ешьте, ребята, теперь хлебушек не будем делить. Мы не поверили своим глазам и сидим все трое как окаме­нелые. Откуда же такое богатство?»41.

Очевидцы из поселка Ичет-Ди так описывают изменения в поселко­вой жизни: «Поселок наш быстро начал строиться, был организован кол­хоз. На полях выращивали богатый урожай и занимались животновод­ством. Наш колхоз вышел в число передовых. На полях работало все население, в том числе и дети» (К.И. Чудова). «В поселке организовали колхоз К.Маркса, построили конюшню, скотный двор, разработали поле, сенокосные луга. На полях выращивали рожь, ячмень, репу, турнепс и другие культуры. Завезли сельхозмашины: молотилку, косилку, грабли конные. Весной посевная страда, а осенью уборочная кампания» (М.М. Максименков).

Натерпевшись, наголодавшись, даже едва заметные улучшения в жизни люди оценивали как «жизнь зажиточную». «Перед войной, — пи­шет С.С. Леонова- Белевич (спецпоселок Чесь-Ель), — переселенцы стали жить зажиточно, заработанный на трудодни урожай развозили на телегах по семьям». Росло и личное подсобное хозяйство. Сначала разрешали держать по одной корове на три двора, но вскоре семьям было разреше­но держать лошадь, корову, овец, свиней, коз, птицу. Е.И. Дунченкин по­мнит, как семья постепенно вставала на ноги: «Отец был хозяйственным человеком, и поэтому, немного обжившись, стал заводить домашнее хо­зяйство, чтобы как-то обеспечить семейную жизнь. Сначала купил пару овец, потом телку, а через год у нас уже была корова».

Улучшились жилищно-бытовые условия жизни в спецпоселках: боль­шинство семей стало жить в отдельных квартирах или даже в индивиду­альных домах. М.М. Максименков вспоминает: «Выросли жилые дома. Строились частные дома. Вдоль главной улицы построили дощатые под­мостки-тротуары. Построили больницу, клуб, семилетнюю среднюю шко­лу, детский сад, обувную мастерскую. Жизнь шла полным ходом».

Вся жизнь в спецпоселках была направлена на решение одной глав­ной задачи — выживание. Не была исключением и школа. Учеба воспри-

41 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шаба лова... Т. 4. Ч. 1. С. 715.

27

нималась как средство выживания, как минимум, а максимум — карди­нальное изменение жизненной ситуации. Именно учеба открывала путь в другую жизнь, делала их не изгоями, а такими, как все. Поэтому и время учебы становилось важным рубежом в жизни.

Воспоминания свидетельствуют, что старшее поколение, несмотря на то, что обучение ложилось тяжелым бременем на скудные доходы се­мьи, а для школьников было связано с огромными лишениями, положи­тельно относились к его продолжению. Примечательны в этом смысле воспоминания Т.П. Гвоздовской. Она рассказывает, что в письме из тюрь­мы к дочери Татьяне отец писал «как заклинание»: «Прошу вас, дорогие детки: Учитесь, Учитесь и Учитесь»42 .

С середины 1930-х гг. дети, закончившие в спецпоселках начальные школы, могли продолжить обучение в школах повышенного типа. По ку­сочкам воспоминаний можно составить рисунок повседневной жизни школьника-спецпоселенца, что называется «на выезде». Жили они в об­щежитиях и интернатах, а там, где их не было, у местных жителей. С.С. Леонова-Белевич вспоминает: «В поселке была школа только до 4-х классов. Затем нужно было учиться дальше, и мы, школьники поселка, учились в Летке. Нагрузили телегу продуктами, а мы шли пешком, это 40 км, если не больше. Ходили пешком в любую погоду на каникулы домой, на праздники... А из дому несли продукты на себе, у каждого ученика была котомка за плечами. ...И так 3 года — 5—6—7 классы ходили пеш­ком с поселка в Летку, с Летки домой».

Детей спецпереселенцев из спецпоселка Ичет-Ди возили учиться за 180 км в Троицко-Печорск. «После окончания семилетки, — вспоминает Е.А. Грязнова-Казьмина, — колхоз давал нам большой баркас и сопро­вождающего деда, погружали свой немудреный багаж и отправлялись где-то в середине августа своим ходом на учебу в Троицко-Печорск ... Собе­рут нас ребятишек с овсяными лепешками и фанерными чемоданами че­ловек 18—20 и айда. Ох, какие это трудные были дороги!!! Не описать. Река холодная, быстрая, баркас почти не управляемый, и мы почти все эти километры лямкой тянули его на себе, а дед за рулем (если позволя­ет берег). Ночевали на берегу у костра. Все голодные, простуженные. И так две недели и больше были в пути. Прибываем в Троицко-Печорск, нас— в интернат. В комнате жили по 18—20 человек, на кровати спали по двое. Электричества не было. Нам на комнату давали по две свечи на неделю для приготовления уроков»43.

Наиболее грамотной спецпереселенческой молодежи предоставля­лась возможность обучения на рабфаках, в техникумах и высших учеб­ных заведениях.

42 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова T 4 Ч. 1. С. 683.

43 Там же. С. 715.

28

В клубах, избах-читальнях, красных уголках, которые были во всех спецпоселках, под строгим контролем коменданта проводилась полити­ко-массовая и культурно-воспитательная работа: лекции, собрания, сле­ты передовиков производства. Работали в спецпоселках библиотеки, выписывались газеты и журналы. Е.А. Грязнова-Казьмина описывает ху­дожественную самодеятельность в клубе спецпоселка «Ичет-Ди»: «Выс­тупали взрослые и дети. Особенно в красные дни календаря и в день отчетно-выборного колхозного собрания. Учителя ставили спектакли, были свои юмористы, как-то Гуляев Петр Емельянович и Разуваев Андрей Ива­нович. А как пели без всякого сопровождения русские народные и каза­чьи песни. Какие голоса. Вот выходит на сцену худенький маленький ста­ричок— скотник Попов Иван Иванович. Поднимает высоко свою жидкую рыжую бороду и чистеньким сильным тенором запевает: «Соловьем за­летным юность пролетела». Да как пел! Волосы дыбом поднимались. А потом его сменил густой чистый бас дяди Ефима Соколова: «Вдоль по Питерской». Особенно трогал всех дуэт дяди Ефима и его дочери Раисы. Вот это дуэт! «Посиял месяц близко над водой»; «Накинув плащ с гита­рой под полою». А потом пел хор доярок, свинарок, телятниц. А мы, дети, тоже не отставали от взрослых. Выступали с физкультпирамидами, час­тушками, которые сочиняли сами»44.

К людям постепенно возвращалась вера в лучшую жизнь. Люди вспо­минают, что перед войной в поселках пошли свадьбы одна за другой.

Особое место в памяти людей занимает Великая Отечественная вой­на. Раскулаченные и репрессированные в 1930-е гг. коми крестьяне, вос­становленные в гражданских правах в соответствии с Конституцией 1936 г., призывались на фронт, как все, с самого начала войны. Как можно су­дить по воспоминаниям, из раскулаченных коми семей шла на фронт большая часть взрослого мужского населения. Уходили на фронт и жен­щины. Например, из 11 детей И.Е. Козлова (д. Конец Озерье, Усть-Вымс-кий район) ушли на фронт 5 сыновей — Николай, Пантелей, Михаил, Ви-кентий и Александр и две сестры — Лиза и Анна. Погибли двое — Лиза и Викентий. К.П. Кетова (с. Луза, Верхне-Лузский сельсовет Прилузского района) взяли на фронт в 1941 г. Он был танкистом, воевал до конца войны, неоднократно ранен. Вернулся с фронта в 1945 г. Награжден Ор­деном Славы, медалями «За взятие Кенигсберга» и «За взятие Берли­на». По свидетельству В.Е. Старцева (д. Шорый, Кунибский сельсовет, Сыктывдинский район), «отец ушел на фронт в 1942 г. и, надо сказать, с радостью. Он сказал, что там ему будет легче. До 1943 г. связь с ним была. Погиб отец под Ленинградом. В 1942 г. на фронт ушел и старший брат». По свидетельству Л.Ф. Косолапова (д. Берберы, Летский сельсо­вет, Прилузский район) из их семьи на фронте воевали его отец— Фи-

44 Покаяние: Мартиролог/Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова...Т. 4. Ч. 1. С. 719.

29

липп Савельевич (с июня 1942 по август 1945 г.), дядя Степан Савелье­вич (с начала до конца войны) и дядя Иосиф Савельевич, который погиб в 1943 г. под Харьковом.

В первые военные месяцы в армию стали брать представителей труд-переселенческой молодежи, снятых ранее с учета, но не покинувших ко­мендатуру в силу семейных и прочих обстоятельств. Затем весной-осе­нью 1942 г. в соответствии с постановлением ГКО в армию были мобили­зованы по трудпоселкам представители старших призывных возрастов. Война ускорила процесс восстановления в правах и снятие со спецучета как призванных в армию, так и прямых членов их семей (детей, жен). Льго­ты для служивших в Красной Армии и членов их семей были распростра­нены и на них.

В конце 1941 г. — I половине 1942 г. из числа раскулаченных в Коми области было мобилизовано около 3 тыс. человек. Около половины мо­билизованных спецпереселенцев погибли в боях на Мурманском, Карель­ском и Ленинградском направлениях. Количество мобилизованных и от­правленных на фронты Великой Отечественной войны спецпереселен­цев всех категорий за весь период составило 30 тыс. человек45. Только из спецпоселка Ичет-Ди Троицко-Печорского района были призваны 100 человек, более 60 не вернулись с фронта.

Люди помнят, как проходили в спецпоселках проводы на фронт: «Очень свежа в памяти картина проводов парней и молодых мужчин на войну. На берег собрался весь поселок от мала до велика. Подошли два парохода, один из них «Социализм», а другой не помню. Собрались семьями. Усеян весь берег. Раздалась команда прощаться... И началось... такой плач, такой стон, такие причитания... так было жутко... А когда пароход отча­лил от берега, плач на берегу стал настолько ужасным, что волосы на голове шевелились, а пароходы давали гудки, как рыдания, до самого кудзибожского поворота, пока не скрылись из виду... Многих потом не досчитались в Ичет-Ди, каждую похоронку оплакивал горькими слезами весь поселок... И с великой радостью встречали оставшихся в живых (Е.И. Грязнова (Казьмина), спецпоселок Ичет-Ди)46 .

Воспоминания фронтовиков звучат как рапорт о честно выполненном долге: «Я ушел на фронт в 1942 г. Воевал танкистом, горел в танке, поте­рял зрение на один глаз, второй дважды оперирован. Брат Александр Караулов погиб на фронте (В.В. Караулов, спецпоселок Выльордым). «Я попал на Волховский фронт, участвовал в прорыве блокады Ленинграда и с боями дошел до фашистского логова — Берлина. В 1943 г. меня как лучшего артиллериста-наводчика приняли кандидатом в члены КПСС, а в июне 1944 г. приняли уже в члены КПСС (Л.П. Бессонов, спецпоселок

45 Копытин В.Н. Призыв спецпереселенцев в действующую армию // Покая­ние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 251—252.

46 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова...Т. 4. Ч. 1. С. 716.

30

Пивью). «В марте 1942 г. меня мобилизовали на фронт. Я воевал в соста­ве 346 стрелкового полка Орденов Кутузова и Суворова стрелковой 63-й Витебской дивизии 5-й Ударной армии на Западном и Центральном фрон­тах на Орловско-Курской дуге. В августе 1942 г. в боях за город Ельню получил ранение,... после излечения в госпитале продолжал службу. Де­мобилизовался в феврале 1944 г. У меня 13 правительственных наград. Брат погиб 15.08.1942 г. при освобождении г. Ржева (Т.М. Новоевский, спецпоселок Веж). «Был призван в армию в 1942 г. На Волховском фрон­те был тяжело ранен. После ранения воевал на 1-м Украинском фронте. Дошел до Берлина, был в Праге (М.С. Распопов, спецпоселок Ичет-Ди). Среди 16 Героев Советского Союза уроженцев Коми области или прожи­вавших на ее территории трое были из спецпоселенцев: И.Ф. Гущин, С.М.Черепанов, И.П.Давидович. Те, кто погибли, погибли как воины, те, кто вернулись, вернулись с честью. Отнести это за счет умелой пропаган­ды тридцатых? Страха за свое будущее? В какой-то мере может быть. И все же не это главное. Главное было в нерастраченной честности, сохра­нившемся чувстве долга, ответственности за судьбу страны.

Оставшиеся в поселках спецпоселенцы со всеми вместе переживали тяготы войны. Памятью о тыловых буднях — нормах снабжения, постоян­ной нехватке еды, заботе о детях, изматывающем труде, страхе и боли за судьбы родных и близких, ушедших на фронт, — заполнены воспомина­ния людей. «Лютый голод и холод на протяжении 5 лет. Непосильный труд. Рады были на фронт. Ладно, суть не в этом, что нам или мне было плохо. Это война и беда общая» (И.Е. Шалашная-Кирпичева)47.

О том, как работали в годы войны в лесу, писали так: «Вставали в 4 утра, в 5 получали суп, отводили детей в садик и в 6 часов выходили на лесоповал. В 20 часов приходили домой. Зимой работали при кострах, так как в 16 часов уже ничего не видно. Вечером кормили детей и ложи­лись спать. За выполненную норму давали 800 г хлеба в день. За невы­полненную норму — 600 г. Если раньше 20 часов уйдешь с работы, то и вовсе хлеба не дадут» (Е.И. Карнюшина).

Е.А. Грязновой (Казьминой) было 15 лет, когда началась война. Она вспоминает: «Все летние месяцы мы работали в колхозе... Косили, сгре­бали, стоговали сено. Было невыносимо тяжело выполнить норму взрос­лых. ... Особенно невыносимо было во время войны, когда нас, 15—16-летних, сняли с учебы и колхоз отправил в лес рубить шпалы железнодо­рожные. Пилили 5—6 куб. м древесины в 2—3 обхвата. ... Я работала две зимы — 1942—1943 гг. Очень суровые были зимы. Морозы доходили до 45—53 градусов. Лошади не могли ходить, а нас гнали на делянки от дома за 35—40 км. Один раз в месяц давали выходной. И мы шли домой пешком по Печоре, чтобы дома соскрести вшей. Мы ими кишели. Иногда пожалуюсь маме: «Как я устала». Она мудрая была и говорит: «Дочка, а

47 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова...Т. 4. Ч. 1. С. 700.

31

другим разве легче, а на фронте легко, молодые жизни свои кладут». И больше сказать было нечего»48.

А вот еще одно воспоминание: «Нам в тылу также было трудно, как и всем. Мы в работе не знали ни дня, ни ночи... Народ был сознательным, добросовестным, честным, трудолюбивым, 5 лет жизни без выходных дней и 15 лет без отпусков» (М.М. Максименков). Такова тональность многих воспоминаний.

Если в промышленности еще и соблюдались нормы снабжения про­довольствием, то в колхозах ситуация была совсем никудышной: «В кол­хозе, — пишет М.М. Максименков — на трудодни ничего не давали. Ели пихтовую кору, а работа была тяжелая. Каждое утро нужно было вставать в 4 часа утра и до 21—22 часов... Работали от колхоза зимой в лесу, весной на сплаве, летом на сенокосе... Хорошо, что у меня было ружье и лодка, в то время тайга была богата дичью. Я охотничал (чаще ночами), приносил из леса дичь, глухарей, куропаток, рябчиков, зайцев, рыбачил удочкой, всегда приносил на уху рыбу. Ловил белку, ондатру. Сдавал пуш­нину, на это отоваривался мукой, дробью, порохом. Была у нас корова и небольшой огород. Так я зарабатывал, и семья выжила. Платил налоги, сдавал масло».

С трудом выживали семьи без мужчин, а таких было большинство. З.П. Чернецова описывает житье-бытье своей семьи в спецпоселке Бо­ровой Сторожевского района в годы войны: «Отца взяли в армию. Мы жили все хуже и хуже. Помню, как мы собирали пихтовую кору (камбит). Она получалась длинными узкими лентами. Мы эти ленты сушили и тол­кли, а потом их заваривали. Еще рвали лебеду, весной на полях собира­ли гнилую картошку. Чувство голода было постоянным. Мама, бывало, придет и говорит нам: «Детки — пойте. Сейчас печку истопим, кипяток будет. Лук заварю, попьем и спать»49.

Вся тяжелая работа в лесу ложилась на плечи женщин. Надо было спиливать двухметровые деревья поперечной пилой, обрубать сучья, ош­куривать, в 3-х местах раскряжевать по мерке на сортименты, снести в кучу ветки. И все это в 2-метровой толще снега. «...От непосильной рабо­ты у женщин прекращались месячные, они переставали быть женщина­ми... А откуда было браться кровяной клетке»50.

Рядом со взрослыми в лесу, на полях, транспорте работали подрост­ки. В 1941 г. осенью, — пишет Н.Е. Шалашная (Кирпичева), — меня выпу­стили из ремесленного училища, получила диплом «механик-слесарь 4-го разряда». ...Работали много, плавали на пароходах Северного речно­го пароходства ото льда до льда. Северное пароходство было на воен-

48 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1.С. 716, 721.

49 Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 300.

50 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 699.

32

ном положении. За опоздание на работу судил военный трибунал, от чего меня Бог миловал. В первую осень после выпуска пилили дрова для па­роходов. Я в детдомовских ботиночках, а мороз 40 градусов и больше... Заходили в будку погреться, а сторож говорит, что нас не велено пускать обогреваться, работать надо— план... В начале 1944 г. со склада нам дали валенки. Пожилой кладовщик тихо проговорил: «Наркомпрос выде­лил, мол, детдомовские очень зябнут»51. Не легче приходилось подрост­кам и в колхозе. «Мужики на фронте, а ребятишки — ямщики, бабы на скотном дворе — кто дояркой, кто конюхом, кто телятницей, кто сеновоз-чик. Они, бедные, и лошади повернуть не в силах, особенно в мороз, да что там говорить. Нам обидно и жалко их, что так трудно приходится. Дей­ствительно, ад кромешный» (М.Е. Кульченкова (Прохорова), спецпосе­лок Ичет-Ди)52.

В тяжелых условиях приходилось жить и работать немцам-спецпере­селенцам. Они, как неблагонадежные, подлежали мобилизации не на фронт, а в трудармии. Сохранилось немало свидетельств об условиях их работы. Д.И. Деринга (спецпоселки Расью и Кожим) призвали в трудар-мию на строительство железной дороги от Кожвы до Печоры. На стройке «...работали день и ночь, как рабы, почти не кормили». Через 9 месяцев он заболел и его «больным, худым и изможденным вернули к семье». Г.Э. Гайер описывает аналогичную ситуацию: «Я шесть лет проработал в тру­дармии в Челябинской области53. Добывал уголь в шахте... условия тя­желые... Работали без выходных, в соленой воде и резиновых костюмах. Очень болели ноги» (спецпоселок Немецкий)54. «В 1942 г. нас мобилизо­вали в трудармию. Отправили в Палауз, еще глубже в лес. Целое лето находились в холодной воде, сплавляли лес, теперь не могу ходить. Но­чевали возле берега в шалашах. Зимой рубили лес, вывозили по ледянке на лошадях» (Л.Э. Фрайс)55. Немцам-спецпереселенцам в годы войны было трудно и психологически. «Фашист, гад, немецкое отродье» — это то, что приходилось слышать в годы войны немецким детям от сверстни­ков56. Было и такое.

Победу, как и вся страна, встречали ликованием. З.П. Чернецова (спец­поселок Боровой) вот как описывает День Победы: «Хорошо помню, как объявили День Победы. Погода была ясной, солнечной. Мужчин в посел­ке уже не было. Все люди выбежали на улицу, плакали, обнимались. Пред-

51 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. 4.1. С. 699.

52 Там же. С. 734.

53 В ноябре 1942 г. 700 человек, мобилизованных из спецпоселков Прилузско-го и Кожвинского районов, были отправлены на предприятия Челябинскугля // По­каяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 70.

54 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 303.

55 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч.1.С. 689.

56 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова...Т. 4. Ч. 2. С. 365.

33

седатель еще раз объявил об этом празднике, и в честь такого дня разре­шил зарезать лошадь и устроить в клубе праздничный обед для всех. Нам, детям, велели бегать по поселку от дома к дому и кричать: «День Победы! Война закончилась»57.

Вернулись с войны домой, т.е. назад, в ссылку, не многие, да и те в большинстве своем больные и раненые. «После войны опять наступил голод. Рабочий день не сокращался, выходных так и не дали. Опять ос­новная тяжесть жизни легла на женщин, стариков и детей. Паек по кар­точкам не изменился, колхозники все также сдавали все подчистую, ни­чего не получая взамен, только государственные облигации. Да и по кар­точкам давали не все». (И.Е. Карнюшина). Каково им, победителям, было потом. Пятно происхождения не смывали ни раны, ни награды, возмож­ности выезда с мест поселений по-прежнему не было. Только в 1947 г. спецпоселенцам разрешено было покинуть места ссылки, хотя система разного рода ограничений по отношению к ним существовала до 1954 г.58

В воспоминаниях много сведений о судьбах людей в послевоенный период. Кем же они стали? Кем угодно, только не люмпенами и маргина­лами. Они одерживали победы, терпели неудачи, попадали в лагеря, во­евали, учились. Судя по воспоминаниям, очень немногие спецпереселен­цы связали свою жизнь с селом. В большинстве своем они стали рабочи­ми, инженерами, врачами, учителями, служащими. И, как это ни парадок­сально, те из спецпереселенцев, кто удержался и выжил в первые годы ссылки и позже, оказались в сравнении с колхозниками в более выгод­ном положении: приравненные к рабочему классу, они получали постоян­ную зарплату, раньше получили паспорта и, приезжая в отпуск, жалели своих земляков и сочувствовали им. Они стали жить жизнью обычного советского человека.

Однако социально чуждое происхождение порой оказывало свое тра­гическое воздействие на судьбу человека и спустя 10, 20, а то и более лет. Длинные тени были у событий 1930-х гг. Люди утверждают, что всю жизнь «...ярлык спецпереселенца, кулака, как хвост, долго следовал за ними»59. И даже через 50 лет наши вели учет и следили за чистотой анке­ты. Из воспоминаний И.С. Шалашной (Кирпичевой) мы узнаем следую­щее: «1981 г. Ездила на родину. Племянница Вера к слову сказала, что ее сестра Люба очень хотела побывать за границей по турпутевке. Но в до­кументе отметили, что родители матери были высланы в 1931 г. ...Что за

57 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 300.

58 По данным МВД, «о наличии и движении спецпоселенцев-»бывших кула­ков», расселенных в Коми АСС.Р на II кв. 1947 г. было: семей — 3752, человек — 10041; на IV кв. 1949 г. —2057 семей, 5761 человек; на I! полугодие 1950 г. было: семей — 1848, человек — 5197 // Покаяние: Мартиролог / Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 46, 54, 57.

59 Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4.

Ч. 1. С. 742. 34

преступники были дед с бабкой, Что прошло полвека и внучка, не знав­шая их, должна терпеть такие унижения и получить такой запрет! Несмот­ря на то, что отец ее первым вступил в колхоз и проработал всю жизнь механизатором и на его доме висит табличка: «Здесь живет заслуженный работник сельского хозяйства Ахтырский Матвей Петрович». А вот дед с бабкой не оправдываемые. Их зачислили в «кулаки»60.

Массовая реабилитация в стране прошла, хотя и не закончена. Мил­лионам потомкам еще не сказали, что их предки ни в чем не виноваты. Примечательно такое описание Л.В. Васильевой (Короховой): «В один из солнечных дней муж (осужден по 58 статье) пришел домой очень взвол­нованный, держа в руках какую-то бумажку, в ней написано, что он ни в чем не виноват и полностью реабилитирован. Вот так судьба играет че­ловеком. Получил 10 лет срока, отбыл 11, потом 7 лет ссылки, а потом сказали, что ни в чем не виноват».

И, как бы подводя итоги своих отношений с советской властью, люди писали: «Всех реабилитировали. На руках справки о конфискации иму­щества, о реабилитации. Но кто ответит за искалеченные судьбы лю­дей? — пишет И.М. Головина (спецпоселок Лесной Чер)61. «Хотя прошло с тех пор уже много лет, а семью давно реабилитировали, но отголоски того страшного времени не дают покоя и по сей день. Люди, которые пе­режили этот кошмар, до сих пор помнят, как их унижали и оскорбляли ни за что, они обижены на власть, на судьбу, хотя и смирились с ней» (Ю.Д. Деринг, спецпоселок Расью). «Наши родители никогда нас не настраива­ли против советской власти. Мать всегда говорила: украдешь на рубль, потеряешь на сто. И мы старались расти честными, так и троих детей своих воспитывали. Так почему я осталась у разбитого корыта: до сих пор живу в общежитии, недавно похоронила мужа, тоже репрессированного. Сама я отработала в здравоохранении 41 год, из них 20 лет в районе, не одну жизнь спасла. Не знаю, когда правительство людям по их заслугам награды давать будет (ТА. Кротова-Залесская, спецпоселок Соръель)62.

60 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 693.

61 Покаяние: Мартиролог/ Сост. Н.М. Игнатова... Т. 4. Ч. 2. С. 335.

62 Там же. С. 298.

35

МВД СССР - У О Р Л В Л Е М Н Б' - В11У Г Р I: Н И ИХ Д Ы

Администрации Аркангельской области

1&К*>1, г. Apianiivifct-ь. ...    ;:)гл»:Эмгсе|«к. 3.

АРХИВНАЯ СПРАВКА

По имщчимся   архивным документам установлено, мто Дунченкина Айна Никитична, 1908 года рождения>ури*е:;~ ка Саратовской:области,вместе со своей семьей: Дунченюш Минай Иванович, 1874 г;р+,

Дунченкина Акулина Ивановна,. 1675 г, р. > Дун^ Минаевич, 1908 г.р., Дунченкин Тимофей Минаевич, 1903 г.р.,

Дунченкина Евдсдкия Минаеяна,    .    1913 г .р.» Дунченкина Клавдия Тйг**ошеяя*»       т'""" Дунченкин                   ■■ ■ -■ ■ ,«iIllrt

Дунченкина^"/'/- -была "аара1;;;-^дайа______«...

спецпоселеш ----- «ч. *''

ного npoicypt      **1в**™ 3 1938 год;' —

отец мужа мать мужа муж,

б'зат мужа

СЗСТПЛ

В 1944 год £SS^fS^ Дунченкин . .sps^^jfe^4' ^ ^____

В 1937 го* ^^^^Г---"? евна бежали с 1*^^-—

22 апреля 3\._------—

спещоселения —---        _________

на основании ......-"

Сведений о tJ£M«»********** -*>ct "Чал""'' и Екатерины Ай*-» i-fff* TV*<"*> Основание: iyObg^"***^

сае^ондов

ад.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ВЫСЫЛКА И СПЕЦПОСЕЛКИ

Карта спецпоселков в Коми АССР в 1930-е гг.

Карта спецлоселков в Коми АССР в 1930-е

ПРИЛУЗСКИЙ РАЙОН

АБЕЛЯШЕВА ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА

Нулевой поселок, Прилузский район

Абеляшева Лиза, в девичестве Киндсфатер, родилась 15 октября 1918 г. в Саратовской области Бальцеровского района в селе Гук в семье Кин­дсфатер Ивана Ивановича (01.08.1895 г.р.) и Екатерины Ивановны (04.06.1895 г.р.). в семье была старшенькой, кроме меня было две сест­ры и брат. А вообще-то семья была большой — 16 человек: брат отца с семьей, дедушка, сестра отца с семьей. По национальности были нем­цы, по вероисповеданию — православные христиане.

Жили в большом селе. Семья была большой, и поэтому построили большой дом, просторный, светлый, очень красивый. Возле дома был огород, небольшой сад, а за околицей был еще один сад, большой, где росли яблони, груши, вишни. Было много земли, выращивали хлеб. Жили очень богато, зажиточно, потому что все работали от зари до зари. Имели много скота: коровы, лошади, овцы, свиньи, утки, куры. Работали и взрос­лые, и дети. В колхозе не работали, только в своем хозяйстве, работни­ков не имели и не нанимали, с хозяйством справлялись сами. Был сель-хозинвентарь, много надворных построек, сенокосных угодий, пахотной земли. Имели все, потому что трудились, по-другому не умели жить, без­дельничать, как другие. По осени резали по пять свиней, мочили арбузы на зиму, собирали урожай со своего сада. Всего лишились в одночасье.

В 1930 г. отца Ивана Ивановича за «непоставку зерна» выслали в Вор­куту, больше я его не видела. Было мне 12 лет, училась в третьем классе. В феврале 1930 г. забрали меня прямо со школы, в чем была, домой не разрешили зайти. Все родные были уже на подводах. Все плакали, никто ничего не объяснял, за что, почему нас и еще 10 семей с села высылают. Ничего из вещей не дали, все отобрали. Что стало с домом, не знаю, скот, наверное, забрали в колхоз.

Увезли нас на лошадях в г. Марксштадт, а затем на поезде везли в Котлас. В вагонах было холодно, голодно. Давали только кипяток и хлеб. Дети плакали, болели, умирали от голода и холода. До весны жили в Кот­ласе в амбарах, где были только нары. Очень много умерло людей в Кот­ласе от холода и голода. Весной, на пароходе повезли сначала в рассы­лочный лагерь в Сольвычегодск. Потом повезли на пароходе назад, в Котлас. Все обрадовались, думали, отпустят домой, надеялись. Но при­везли нас на поезде в Мураши, Кировской области, а уж из Мурашей на подводах лошадьми в Прилузский район. Попали мы в село Ношуль, де­ревню Яковлевскую, поселили в дом, где жила супружеская пожилая пара, фамилии уже не помню. Но люди были очень добры к нам, жалели нас, мы были худые, но дорогу перенесли и добрались все живые. Жили мы

40

дружно, они нам помогали. Так как отца с нами не было, нас воспитывал, вырастил, не бросил брат отца — Петр Иванович — меня, сестер Катю, Марусю, брата Ивана, так мы все вместе и жили: отцова сестра с семьей, двоюродный брат с семьей, дед, бабка.

Затем отправили нас в Нулевой поселок, тогда много было поселков без названия, по номерам: 0, 1, 2 и т.д. Поселили в барак еще с одной семьей, тоже большой. В поселке пошла в школу, где я закончила 6 клас­сов, и начала работать. Сначала, пока мне не было 18 лет, устроили меня нянькой в детский сад, где я работала 1 год, а потом, как все старшие, в лес. Рубила сучья, работала с пилой, была мотористом. Работали, ко­нечно, в любую погоду. Грузили бревна на подводы, лес вывозили на ло­шадях. Все трудоспособные люди работали, сидели дома только с очень маленькими детьми. У нас была очень больна сестра отца, и она не рабо­тала, сидела с детьми, а их в семье было шестеро.

В поселке же была комендатура, и надо было отмечаться каждый месяц. Очень мы волновались за отца. Он писал очень редко. За хоро­шую работу его отпустили и он уехал на родину, в Саратовскую область к родственникам. Хотел приехать к нам, но заболел и умер, как написал двоюродный его брат, похоронили его как положено. Умер 31 ноября 1931 г. Так я рано лишилась отца.

Все работали на лесозаготовках в лесу, валили лес, сначала попереч­ной, потом лучковой пилой. Очень часто калечились в лесу, надо было быть очень осторожным. Ведь люди, приехавшие, привыкли работать на земле. Непривычно поначалу было в лесу работать, в снегу.

Маму мою пришибло в лесу деревом, парализовало руку, долго лежа­ла в больнице, потом дома и умерла 26 марта 1947 г.

А потом началась война. Из семьи на войну никого не взяли. Дядя был уже стар, он был участником 1 мировой войны. Нашу семью война обо­шла, можно сказать, стороной, никто не погиб на ней.

Выполняли военный спецзаказ: валили лучший лес для оборонной промышленности, даже с малейшим дефектом лес уже браковали. Рабо­тали мы очень хорошо, нас не обижали. Больше нормы старались, вы­полняли, потому что за выполненную норму давали 1 кг хлеба, крупы по 200—300 г, иногда песок, а иногда и масло. А кто норму не выполнял, получал 300 г хлеба. За опоздания на работу, прогул был военный трибу­нал. Поэтому очень старались. А летом для колхоза косили сено, убира­ли лен.

А еще нам, молодым девчонкам, не замужним, приходилось сплав­лять лес по рекам. На многих реках побывала. Придут с лесопункта — зачитают список, кого отправляют и куда. Никто не спорил, все отправля­лись куда пошлют. Много девчонок утонуло. Река есть река. Плоты длин­ные, кто зазевается, падали в реку, бревна и сомкнутся. Мокрые, голод­ные, холодные, никому не пожелаю такой работы, оче^ь тяж^долшщ.

', г-5 Л я

ГОС V

41

Фотографий семьи, к сожалению, нет. Семь человек из нашей семьи похоронены в Нулевом поселке на кладбище. Вместо крестов только таб­лички с фамилиями ставили.

Но старались выжить. Дом не строили, но землю под огород распаха­ли. Жить пришлось на разных кварталах лесных. Конечно, вспоминалась часто жизнь в Саратовской области, ведь тогда мы не голодовали. Но уехать не хотелось из Коми — некуда было, родни в Саратовской облас­ти не осталось, дом отобрали. Выросли в Коми, так Коми край стал вто­рой родиной. Все живут здесь, сестры вышли замуж. Компенсацию за отобранное имущество не получали, хотя справки собирали, писали в Саратовскую область. Пишут — стоите в очереди, денег нет пока, ждите. Стояли мы на учете в комендатуре до 20 октября 1954 г., потом уже жили свободно.

Вышла я замуж поздно, в 27 лет, за Абеляшева Петра Алексеевича. Он был участником войны. От первого брака у него было двое детей. Первая жена погибла в лесу, упало на нее дерево. Родился у нас с Петей сын Анатолий. Больше я в лесу не работала (отработала к тому времени в лесу 10 лет). Работала в котлопункте поваром, затем прачкой, технич­кой в общежитии. Учиться так и не пришлось. Воспитали мы с Петей ше­стерых детей. В комсомоле я не была, работали без выходных, без отпус­ков, в молодости в клуб не ходила, бывало, придешь с работы, а за тобой вслед идут, опять подводы грузить надо. Так и жизнь молодая прошла.

Теперь, конечно, тихо, спокойно живу. Дети помогают, внуки. Только часто от той работы болею: руки, ноги больны. Трудная, очень трудная жизнь была, и ни за что нас выслали, — за то, что хорошо трудились, за то, что родители наши хотели, чтобы нам хорошо рослось.

За работу в годы войны медаль имею — «За доблестный труд».

ПисатьЪама не могу, не вижу расплывается все, да и плачу я, вспоми­ная жизнь свою.

С моих слов записано верно.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминание со слов Е.И. Абеля-шевой записаны студенткой факультета психологии и соци­альной работы И.В. Захаровой. 4 декабря 2000 г.

42

ТРОФИМОВА (МАЛЫШЕВА) АЛЕФТИНА АЛЕКСЕЕВНА

Спецпоселок Усть-Вель, Прилузский район

Бергер Иван Яковлевич, 1875 г.р., немец, м.р.* с. Базель, Мар-кштадский р-н, АССР Немцев Поволжья, м.п. по месту рожде­ния. Выслан на основании Постановления СНК и ЦИК от 01. 02. 1930 г. как кулака. М. с/п: п. Усть-Вель, Прилузский р-н, Коми АССР. С/с: жена— Бергер Дарья Андреевна, 1885 г.р.; сын — Бергер Иван Иванович, 1907 пр.; сноха— Бергер Лидия Кар­ловна, 1907 г.р.; внук— Бергер Вальтер Иванович, 1928 г.р.; внучка— Бергер Вильма Ивановна, 1933 (1934) г.р.; внук — Бергер Иван Иванович, 1936 г.р.; внук— Бергер Оскар Ивано­вич, 1939 г.р."

В бывшей Автономной области немцев Поволжья, в Саратовской гу­бернии, на левом берегу реки Волги раскинулась деревня (село) Базель Марксштадского кантона. Ныне область является Саратовской.

В деревне проживала семья Бергеров, старший Яков и Лолиза и при них сын Иван с женой Доротеей. У стариков было 16 детей, но дожили до взрослого возраста 11 детей: 4 брата и 7 сестер. Все они разлетелись, при старших остались сыновья Иван и Александр. Александр был неже­натым. У Ивана было 4 детей: Иван (1907 г.р.), Эммилия (1910 г.р.), Ольга (1911 г.р.), Термина (19.02.1913 г.р.). Занимались крестьянским хозяйством, растили хлеб, овощи, держали скот, но только для собственных нужд. Лишней земли не было, жили ниже среднего достатка, концы с концами сводили. В деревне были настоящие кулаки, жили богато, держали бат­раков, была возможность продать на сторону продукты своего собствен­ного производства.

Началась коллективизация в 1928—1930-х гг. Многие в деревне были против, выступали открыто. Иван Яковлевич Бергер понимал создавшу­юся ситуацию и сразу вступил в колхоз, хотя и числился в середняках. Призывал вступать в колхоз остальных и работать в колхозе.

У Доротеи Андреевны, матери Термины Ивановны, была сестра, мень­шая по годам. Она вышла замуж за односельчанина. Он считался бед­ным. Ранее он хотел жениться на Доротее Андреевне, но не получилось. Поэтому он очень был зол на семью Бергеров. В этот острый момент в жизни страны, хотя и Бергеры были в колхозе, он пошел в Сельский Со­вет и сказал, что Бергеры жили раньше богато, имеют зло против Сове­тов и их тоже надо выслать с кулаками. В это время была сплошная вы­сылка нежелательных семей из сел и деревень, кулаков, подкулачников, противников Советской власти и коллективизации.

* М. р. — место рождения; м. п. — место проживания; м. с/п — место спецпро­живания; с/с — состав семьи.

** Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1/ С. 790.

43

Ивана Алексеевича Бергера в начале 1930 г. арестовали и увезли в село (город) Покровское. На второй день в воскресенье этого же года взяли всю оставшуюся семью Бергеров, деда (его жена Лолиза умерла в 1923 г.), Доротею Андреевну, Ивана с женой Лидией Карловной, Ольгу, Термину, которой было 17 лет, Павлину, двоюродную сестру и двоюрод­ного брата Александра, которые проживали вместе с ними. У них рано умерли родители и Иван Яковлевич с женой Доротеей Андреевной вос­питывали их вместе со своими детьми.

Из дому их увезли ночью на лошадях в г. Покровское. С деревни взяли еще 11 семей. Отобрали все: деньги, часы, украшения. Можно было только одеться, да немного взять продуктов. Голодранцы все проверяли, отби­рали и оставляли себе. 16 февраля 1930 г. из Покровского увезли в Сольвычегодск. В Покровском пробыли около 2-х недель. Кушали, что могли взять с собой, обменивались на вещи. До Сольвычегодска ехали в товарных необорудованных вагонах, было очень холодно и многие уми­рали по дороге. В Сольвычегодске прожили до весны. Мужчины, Иван Яковлевич, и Александр, ездили на работу в Котлас. Туда ездили все ра­ботоспособные мужчины, а также женщины, которые не были связаны детьми. Термина с Павлиной нанялись убирать помещения. Здесь умер дед Яков. Летом 1930 г. отправили в Мураши, а оттуда в Пуп, в сторону Ношуля, где жили около 1 месяца. Потом направили в Ношуль.

В Ношуле определили местом проживания деревню Яковлевскую. Жили там около месяца. Затем направили на Нулевой поселок, от Ношу­ля вверх по Лузе. На месте Нулевого поселка раньше проживал Косты-лев Василий из Лихачевки. Место под поселок практически было пустое. Из мужчин и женщин организовали бригады на валку леса. Бригадиром у Термины Ивановны был высланный Борис Михайлович Клементов. Очень заботился о своей бригаде. По какой-то причине Клементова внезапно увезли, неизвестно куда. Начали строить дома сами. Руководил строи­тельством Смол ев Илья Егорович. Комендантом поселка был Ульянов Андрей. Злой был человек. Очень много издевался над высланными, бил, не давал пищи, продукты. Посылки не вручались адресату. Многие выс­ланные люди не умели говорить по-русски, тем более по-коми, и это осо­бенно давало повод к издевательствам, так как высланный был безответ­ный. Приехало руководство, и высланные немцы кое-как объяснили про плохое к ним обращение коменданта. Его судили и посадили в тюрьму в 1932 г. В Нолевом поселке продолжали жить одной семьей. Здесь пере­крестились судьбы Термины Ивановны Бергер и высланного Малышева Алексея Ивановича.

Отец Алексея Ивановича, Иван Ильич Малышев, с семьей проживали ранее в большом селе Елань в Царицынской губернии, ныне Волгоград­ская область.

Дом Ивана Ильича Малышева стоял почти в центре села, немного в стороне от главной улицы (ныне улица Ленина) по переулку Красных

44

Партизан. Дом в кирпичном исполнении, одноэтажный, не очень большой (может, 6x8 м). У Ивана Ильича Малышева была жена Елена, дочери Наталия, Антонида были замужем в то время и проживали со своими семьями отдельно, сыновья — Николай (тоже имел свою семью и прожи­вал отдельно) и мой отец Алексей (1910 г.р.). При коллективизации Ива­на Малышева (моего деда) судили как зажиточного и выслали до 1930 г. в Котлас. Семью не выслали, но дом, все хозяйство, землю отобрали. Дом взял сельский совет, затем продал колхозу. Когда Ивана Ильича Малы­шева увозили, то вместе с ним увезли и сына его младшего Алексея.

В 1935 г. Иван Ильич с сыном Алексеем были освобождены в Котласе и выслан в Коми АССР в Нолевой поселок Прилузского района. Приеха­ли они в поселок осенью. Почти сразу познакомились с семьей Бергеров.

Иван Малышев был небольшого роста, полноватый, широк костост-роением, крепкий, 1874 г. р. В 1936 г. Иван Ильич с сыном попытались нелегально уехать из Коми. С поселка ушли благополучно, дошли до Му­рашей. Документов об отпуске не было. При посадке в вагон их останови­ла милиция. Этапом обратно вернули в поселок. От переживаний, рас­стройства, унижения Иван Ильич пытался покончить жизнь самоубий­ством. Но благодаря сыну Алексею (моему отцу) этого не произошло.

Бабушка Доротея с дедом Иваном Яковлевичем очень их поддержи­вали словом и делом. Малышевы часто гостили у Бергеров, были друже­любны. Когда заболел Алексей Малышев, то Бергеры всеми силами ста­рались облегчить его состояние, лечили, чем могли, стирали, готовили пищу. Но дедушка мой Иван Ильич потерял много здоровья и умер летом 1936 г. Ему было всего 62 года. Похоронили его на кладбище Нолевого поселка. Кладбище находится на берегу речки с правой стороны при въез­де в поселок со стороны реки Лузы. От реки Лузы поселок находится в 6—7 км. Я там бывала в детстве, когда там жили бабушка и дедушка Бергер.

После смерти Ивана Ильича Алексей Иванович и Термина Ивановна поженились осенью 1936 г.

В 1936 г. семью Малышева Алексея Ивановича перевели на прожива­ние в село Ношуль. Квартиру дали у семьи Шулеповых (прозвание Обро-сы) ниже (нынешней) почты. Алексей Иванович был хорошим плотником. Зимой 1936/37 г. переехали за реку Луза от Ношуля 9 км на квартал 159 на рубку леса. Жили в вагончике. Начальником лесопункта был Русанов. Так как Алексей Иванович хорошо работал, его почитало руководство лесопункта. В 1937 г. перевели на базу (ныне поселок Чекша), дали квар­тиру. За это время родились сыновья Коля и Володя. Они умерли в 1938 г. от скарлатины. Умерли оба в одну неделю. Помочь ничем не смогли. В 1939 г. родилась дочь Аля, а в 1941 г. сын второй Николай в Ношуле.

В 1941 г. семью Малышева Алексея Ивановича направили на работу на 172 квартал. В 1942 г. отца взяли в действующую армию. Мама, Терми­на Ивановна, проживала на квартале 172 до 1946 г. В связи с закрытием

45

квартала всех перевели на квартал 173. Работала на заготовке леса. Их бригада состояла из женщин-немцев. Они грузили лес на тракторные сани. В лесу работали порою сутками, это зависело от поданного состава (трак­торные сани). Женщины не могли ухаживать нормально за детьми и жи­льем. Колю, моего брата, взяли к себе на проживание дедушка и бабушка Бергер, которые проживали еще на поселке Нулевой, затем на третьем. Его пай, который получала мама, посылала им, она им помогала, чем могла. А я жила с ней. Было всякое время. Когда мамы не было, мы были дома одни. Когда она сутками не приходила, кушать было нечего и мы ели сырое пшено. Было холодно, и как то раз мы затопили печь и чуть не сгорели. Да ладно был один дедушка Энгель, он и спас нас и целый ба­рак.

Когда женщины уходили в лес на работу, детей, то есть нас, собирали в одну комнату, затем после пожара открыли так называемый садик. Туда нас водили и днем и ночью, было холодно и многие болели. Я росла сла­бой, больной девочкой. Очень болел мой троюродный брат Альберт. Мама мне наказывала, что бы я за ним ухаживала, но женщина, которая заве­довала садиком, не разрешала подходить к нему, она сажала его на ска­мью и он сидел до прихода родителей. Он уже не плакал, а ныл. Я урыва­ла время, когда уходила эта женщина и брала его на руки. Если она зас­тавала нас, очень наказывала. Она еще заставляла приносить из дому вещи как дань. Я унесла отрез на кофту, очень красивый, и приготовила ленту. Родители обнаружили пропажу и выяснили все, ее выгнали. Хоро­шо, что у мамы и Лидии Ляпиной мужья были на фронте и они имели большие права. Помню, мама собрала бригаду идти на погрузку леса, а мне оставила наказ кормить Альберта, на ручки не брать. Кормила моло­ком сладким, которое дала т. Лукерья Трофимова, она одна держала ко­рову. Очень помогала нам, была очень доброй женщиной. Альберт не брал молоко, у него все текло по уголкам рта. Я разбудила Веру Ляпину (она старше меня была) и сказала ей. Она сразу стала кричать и мы тоже. Родители не успели уйти, были на улице, услышали нас и зашли. Аль­берт умер. Его они на руках несли до кладбища (кв. 173) и похоронили.

Затем прислали еще девушку, которая работала в садике, она носила молоко с Ношуля, снимала сливки и ночью взбивала масло. А в бараке слышимость очень хорошая, это услышали женщины, и масло получен­ное разделили. Помню, нас разбудили ночью и мы кушали хлеб с мас­лом. Первый раз в жизни. Ее тоже уволили, прислали нам еще девушку. Она была красивая и тихая, добрая. Тут уж мы обнаглели. Мама застала меня на спине у нее, меня здорово она наказала, а девушку ругала за то, что она допускает такое, а сама очень плакала. Эту девушку женщины полюбили и очень ей помогали.

Я знаю по имени всех, но не называю. Многие умерли, но остались родные, очень хорошие люди, мы общаемся с ними. Но они не знают об этом. Да и зачем. Может, время заставило этих девушек идти на это.

46

На улицу мы не выходили, когда не было родителей: по кварталу гуля­ли волки. Днем на квартале были только дед Энгель и продавцы, Вахнин Семен (немой) и Василиса. Они днем очень дрались, били посуду, выки­дывали через окно. Когда нас пускали на улицу, мы собирали осколки и играли ими. Игрушек не было.

Вначале отец Алексей писал нам письма, а к концу войны и после войны как в воду канул. Считали, что он без вести пропал. Мама Термина Ивановна запросов никуда не посылала. Все ждала. А отец дошел до Чехословакии, был семь раз контужен, ранен. На войне потерял все зубы. Долгое время лежал в Ленинградском госпитале, была произведена не одна операция. Потерял всю надежду на жизнь, но женщина врач убеди­ла его согласиться еще на одну операцию. Была проведена операция, удалили поврежденную почку, и отец выжил.

В годах 1947—48 гг. Термина Ивановна по линии военкомата объяви­ла розыск. Отца нашли, но он не вернулся в Ношуль, так как он уже был женат вторично в Елани. Позже, в начале 50-х, он уехал в г. Бухару Узбек­ской ССР, где прожил до 1975 г., потом снова возвратился со своей женой

Полиной в Елань.

С квартала 173 мама Термина Ивановна с нами переехала в поселок Тропоздын, который расположен по реке Сокол, выше п. Велдорья. В Тро-поздыне мама вышла замуж за Тонер Герберта Эммануиловича, семья которого тоже была выслана. Он был из немцев Поволжья.

В 1949 г. с Тропоздына переехали на лесоучасток Гагвож в 7 км от поселка Воймос. В лесоучастке жили до 1952 г. (в Гагвоже), затем пере­ехали на лесоучасток Бедьвож. В одно время Герберт Эммануилович работал мастером леса. Родились 3 сына: Герберт, Виктор, Женя.

Малышев А.И. после войны не давал знать о себе года три. После Ленинградского госпиталя он вернулся в Елань и женился на жене брата Полине, у которой от мужа Николая были дети, Тамара и Володя.

Надо сказать, что Термину Ивановну (маму) семья Малышевых зна­ла, так как в 1937 г. в Ношуль приезжали мать Алексея Ивановича (отца моего) Елена... (которая умерла в 1958 г.) и сестра Наташа.

Мы с мужем Валентином Степановичем ездили в Бухару в 1966 г. и в 1968 г. Отец собирался в Ношуль, но не решился приехать. Да и когда проживал в Елани, тоже собирался приехать в Ношуль, но что-то все же его удерживало.

В 1986 г. в августе мама и я ездили и в Колманку (Алтайский край) к Жене. В Елани отец и мама виделись в последний раз. Вскоре 13 сентяб­ря 1986 г. отец умер. При встрече отец очень был уже болен и очень со­жалел, что так поступил с нами. Маму он сразу не узнал, думал, что это моя подруга. А потом очень плакал. Из его рассказа я поняла, почему он не приехал за нами. Это то, что мама была немка. Из семьи Н.И. Малы­шева и Г.И. Малышевой я осталась одна в живых. Мама умерла 10 сен­

47

тября 1988 г. Похоронена на/ладбище в с. Объячево, местечко Монас­тырь.

...У моих родителей и их сверстников молодость прошла в непосиль­ном труде. Да и нам досталось. Проживали на поселках-кварталах вдали от школы. С Гагвожа, несмотря на погоду, ходили утром и вечером пеш­ком 7—8 км. Мы были плохо одеты, еда была плохая. Преподавателем был Тимофей Васильевич Ермаков, у него был протез, жена, как мы ее называли, т. Таня. Очень душевные, простые, добрые люди. Когда мы приходили в школу, а они жили в этом же бараке, где и комната была выделена под класс, т. Таня очень нас жалела и предлагала: кисельку похлебайте горячего. Иногда нас брали на паровоз, который возил лес до Воймоса. Но были сильные морозы, а платформы были открытые, нам было ужасно холодно и мы бегали по платформе при переезде. Машини­сты боялись брать нас, и некоторые брали нас в кабину, но мы, конечно, мешали им в работе. Очень добрые люди были: д. Костя Леонов, Егоров, Фетисов и другие машинисты, диспетчер Владичек. Но когда переехали в Бедьвож, надо было ходить в школу за 17—18 км.

...Получила семилетнее образование, и пришлось идти на работу в 1955 г., так как в новой семье мамы было трое детей и бабушка Эмилия, которая не получала пенсию, да и мама болела. Работала приемщиком леса верхнего склада Воймосского лесопункта, лес принимали у пня, за­тем на разделочных площадках. Требовательность была большая. Рабо­тали в две смены, несмотря на условия погоды и наш возраст, я была еще несовершеннолетняя.

Я работала в бригаде Сокина Афанасия Терентьевича. В бригаде были 2 женщины (приемщик и разметчица), а остальные — мужчины, в основ­ном выпущенные из тюрьмы, но не сказать, что они нас обижали. Они нас защищали во всем. Бригада была семья. Благодаря начальнику Григо­рию Игнатьевичу Чернышову я была направлена на курсы нормировщи­ка в г. Правдинск Московской области. Потом работала нормировщиком в Воймосском лесопункте и в РММ п. Чекша. В 1964 г. вышла замуж и перешла жить в с. Ношуль.

У нас с мужем Трофимовым Валентином Степановичем двое детей и два внука. Дети получили высшее и средне-техническое образование. Когда я училась, я дала себе слово, если у меня будут дети, от школы я никуда не уеду. Слово я сдержала и детей выучила. Они живут в Сыктыв­каре и Ухте.

В 1966 г. перешла работать в отдел рабочего снабжения Ношульского леспромхоза бухгалтером, экономистом, где и проработала до 1983 г. Закончила заочно Сыктывкарский техникум Советской торговли. Общий стаж работы 43 года. В настоящее время с мужем находимся на заслу­женном отдыхе, занимаемся приусадебным хозяйством.

Из рассказов родителей знаю, что народ коми очень помогал пересе­ленцам. Учил их жить на этой суровой земле, работать, применять в пищу

48

дары природы. Надо отметить, что много народу погибло от незнания, принимая в пищу несъедобные грибы и ягоды. Давали на посев зерно, овощи, картофель, принимали на ночлег.

Я удачно вышла замуж, у меня отличный муж. Жили с его родителя­ми. Это люди, которые тоже тяжело пережили эти времена. Они коми национальности, воспитали 8 детей, всем дали высшее образование, они работают в разных отраслях: моряки, лесники, педагоги, строители, элек­трики, работают в авиационной отрасли и др.

Мать мужа, Устья Ивановна, была малограмотной, но большой души человек. Я у нее многому научилась. В молодости, может быть, я и огор­чала ее, но она зла не держала на меня, и по своему направляла меня в нужное русло, подсказывала. Я очень ценю их, они нам очень помогли в воспитании наших детей.

Моим родителям приходилось часто отмечаться у коменданта, а я считалась со дня рождения как член семьи кулака и находилась на спец­поселении по 7.09.1954 г. В настоящее время реабилитирована, также реабилитированы мои мать, отец и дед Иван Ильич. Пыталась вернуть отобранное имущество моего деда Ивана Ильича и Алексея Ивановича, но получила отказ. Так как я являюсь не первой наследницей, а у отца ничего не было.

Выплывает вопрос: За что же он был выслан? И второе. У государ­ства были права на это имущество, а у нас, наследников, такого права нет.

В настоящее время правительство проявляет какое-то внимание к репрессированным. Дает льготы: 50 % от минимальной пенсии, где-то 60 руб., получаем дополнительно к основной пенсии. Льгота на коммуналь­ные услуги, проезд, связь, радио. За проезд нам очень долго затягивают в выплате, ждем годами и т.д. Государством установлен День памяти поли­тических репрессий — 30 октября. В этот день 30 октября 2000 г. админи­страцией Ношульского с/совета была установлена плита и крест право­славный на кладбище. Крест и плита памяти были освещены, прочитаны молитвы священником о. Иннокентием. Было многолюдно, люди плака­ли, вспоминая все прожитые ужасы, родных и близких, которых нет с нами.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания написаны Алефти-ной Алексеевной Трофимовой со слов ее матери Термины Ива­новны. Представлены студенткой факультета психологии и социальной работы И.В. Захаровой. 13 ноября 2000 г.

49

•. • • АРХИВНАЯ СПРАВКА

, г ; г      ИЦ УВД1? Волгоградской области

23 мая 1997 г.

В документах архивного фо я д а Еланской ра йособ ой ко мисс и и по ^ликвидацииИльич, 1874 г.р., житель Влано-Украинекого с/совета.

Выписка из протокола Ж 4 заседания районной- особой комис­сии по ликвидации кулачества как класса от 15 февраля 1930 г.:

«Слушалиг Доклад особой комиссии Еланского сельсовета.

Постановили! Утвердить нижепоименованных лиц по следующим категориям:^ • ^ ill? л 13£.> Малыше ва Ивана Иль ича - по 2 кат е го-

Выписка и з прото ко л а Я2 12 з аседания особой комиссии Елан­ского района по ликвидации кулачества как класса от 23 мая

:Т930:г:г;^

■ • «Слушали .раэбор апелляции.*

Еланский сельский совет: ...7. Малышев Иван Ильич. .  Постановили: ... отказать».

Из анкеты кулака Малышева Ивана Ильича.

В графе «Члены семьи» э начится: «же на 52 г., сын 20 л *, сын т*щ*%отъ^Шж:*&тШ графе «Имуще ст в енное по ложение »: з начи т -с я * «До м с надв о р ными по с т ройками:, по с ев. л о ш ад и 2, коровы 3, мелких 5, весь с/хозяйственный инвентарь.  Изъято за конт­рольную цифру хлебозаготовок, кратно обложен». ., Поймеиного списка семьи в документах нет.

Основаниеt Ф; 578. On.I. Д. 2. Л. 13об., 32об.; Д. 20. Л. 125   252-256 ; Д. 135. Л> 10.

<Директор ГА Волгоградекой.области, к.и. н.    Я.ff. Смирнов Исполнитель   . . .      И.В. Булычева

1 Информационный Центр Управления Внутренних дел.

50

ЛЕОНОВА (БЕЛЕВИЧ) СТАНИСЛАВА СТАНИСЛАВОВНА

Спецпоселок Чес-Ель (№ 31), Прилузский район

Белевич Вячеслав Станиславович, 1922 г. р., уроженец Витеб­ской обл. Призван Прилузским РВК 03.05.1942 г., рядовой. Слу­жил в 454 СП. Убит 25.09.1942 г. Захоронен в Воронежской обл., д. Чижовка*.

Наша семья Белевич была выслана из Белоруссии (Витебская обл. Дрисенский р-н, хутор Рейново) в 1930-х гг.

Состав нашей семьи: из 5 человек были высланы:

папа — Белевич Станислав Донатович, 1889 г.р.;

мама — Белевич Виктория Францевна, 1900 пр.;

брат — Белевич Вячеслав Станиславович, 1922 г.р.;

я — Белевич Станислава Станиславовна, 1923 г.р.;

брат — Белевич Мечеслав Станиславович, 1928 г.р.

До раскулачивания, по рассказам родителей, жили небогато, в ста­ром доме у папиного брата. Только построили новый дом, посадили сад, была корова, лошадь и другая живность — это все богатство. Все забра­ли, а нам сказали: «Собирайтесь». Усадили на телегу, довезли до стан­ции, посадили в товарные холодные выгоны. Привезли в Котлас, посели­ли в большой барак с нарами.

Барак был холодный, началась эпидемия кори, дети тяжело болели, была большая смертность. Затем разрешили детей отправлять к родным. Приехала тетя из Ленинграда, жена папиного брата, и увезла меня и бра­та в деревню к бабушке и дедушке. Брата меньшего в Котласе отвезли на кладбище, ему было около 2-х лет. Пожили мы с братом у дедушки недо­лго, дедушку с бабушкой тоже выслали. Снова приехала тетя и увезла. меня с братом в Ленинград, где и окончили мы по 3 класса. По окончанию 3-х классов в 1934 г. меня с братом привезли к родителям в поселок № 31, или еще называли Чес-Ёль (по ручью, который был с одной стороны поселка).

В колхозе № 31 папа работал кладовщиком, мама — санитаркой в амбулатории, затем ухаживала за кроликами, в колхозе — на разных ра­ботах, телятницей, за что была премирована. В годы войны работала на сплаве и на заготовке леса, больше работала в колхозе.

В 1934 г., когда меня с братом привезли из Ленинграда, в поселке были дома уже разделены на две половины, посреди печь, окна маленькие, каждая семья имела земельный участок. Была построена школа, клуб, медпункт, контора, баня. Был в поселке комендант, следил за порядком.

* Книга памяти Республики Коми / Сост. В.М. Котельников, A.M. Калимова. Сыктывкар, 1994. Т. 2. С. 37. ^

Работали в поселке все по звонку — на работу, на обед, с обеда и оконча­ние работы.

В поселке была школа только до 4-х классов. Затем нужно было учиться дальше, и мы, школьники поселка, учились в Летке. Нагрузили телегу продуктами, а мы шли пешком, это 40 км, если не больше. Ходили пеш­ком в любую погоду на каникулы домой, на праздники, на 1 мая, октябрь­ские, уставали, много раз отдыхали. А из дому несли продукты на себе, у каждого ученика была котомка за плечами. А продукты были — картош­ка, крахмал своего производства, крупа. Зерно давали на трудодни роди­телям, из него на ручных мельницах делали крупу. И так 3 года — 5—6— 7 классы ходили пешком с поселка в Летку, с Летки домой. Машин тогда мало было, да нас и не брали, потому что нас ходило много школьников. Ловлинские школьники тоже ходили вместе с нами и учились вместе, и жили в одном общежитии в Летке. Кровати были сделаны из досок и гор­быля, матрасы соломенные.

В школе писали в тетрадях, учебников не было. Культмассовой рабо­ты в школе не было. Ходили в Летский дом культуры, иногда в кино. Выс­тупала летская молодежь, ставила спектакли, концерты. Мы, поселковые школьники, в 7 классе хотели вступить в комсомол, но нам отказали, по­тому что мы дети кулаков.

В летние каникулы все школьники работали, младшие собирали ко­лоски в поле, старшие на прополке свеклы, огурцов, клубники и тому по­добное, старших на сенокос увозили на дальние участки, там и жили до окончания сенокоса.

В 1937 г. в поселке родилась сестра Рена. Мы с братом Вячеславом закончили семилетку в один год — весной 1938 г. Я поехала поступать в Сыктывкар в фельдшерско-акушерско-сестринское училище, училась 2 года. Первые месяцы жили хорошо, в магазинах все, что хочешь, можно было купить. Затем началась финская война, магазины опустели, были деньги, давали стипендию, но купить ничего не могли. Один раз в день нас, студентов, кормили в столовой Больничного городка. Так что жили впроголодь. На 2 курсе стало легче с питанием. Весной 1941 г. сдавали экзамены, летом объявили о войне с Германией. После экзаменов дали диплом детской патронажной медсестры. Сразу направили на работу, поехала в Прилузский р-н, с. Ношуль, поближе к родителя и поселку 31. Это 38 км от Ношуля, я часто ходила пешком к родителям.

Работала детской патронажной медсестрой при Ношульской участко­вой больнице. Жизнь в годы войны была тяжелой, в магазинах было пус­то. Хлеб в первый год войны давали по 400 г, в столовой — суп из соле­ных грибов и немного картошки. Давали на месяц 1 кусок мыла и 1 кг соли. Затем хлеб стали давать по 500 г, потом по 600. Брат Вячеслав после 7 класса поехал в г. Киров, поступил в художественное училище. Когда началась война, он приехал в Объячево, работал учителем рисо­вания. Переселенцев, кулаков сперва не брали на фронт. В 1942 г. стали

52

брать на фронт и пересе­ленцев. Брата взяли в мае 1942 г. Воевал он на Во­ронежском фронте. Погиб 25 сентября 1942 г.

О родителях: папа не­которое время работал председателем колхоза в поселке 31. Перед войной переселенцы стали жить зажиточно, заработанный на трудодни урожай раз­возили на телегах по се­мьям. В клубе устраивали концерты, спектакли, была своя самодеятель­ность, кино привозили.

В 1947 г. папа увез се­мью из поселка в город. В городе работал в Дырнос-Леонов Борис Дмитриевич и Леонова (Белевич)    CKQM подопытном хозяй-

Станислава Станиславовна. o„.-~^.,-r^r,«.,  ™

стве заместителем, то

есть помощником, директора Иевлева. Построил дом, была корова, умер в 1979 г. Сестры Нина и Рена в Сыктывкаре оканчивают десятилетку. Нина окончила медучилище и проработала лаборанткой в Республиканской больнице до пенсии. Сестра Рена окончила институт иностранных язы­ков, преподает в городе в школе.

Я проработала все годы в одной должности — патронажной медсест­рой. Прожила и живу в с. Ношуль. Замуж вышла в 1945 г. в октябре. Муж, Леонов Борис Дмитриевич, тоже был выслан с Воронежской области как член семьи кулака. Борис Дмитриевич был инвалидом войны, всю жизнь вел общественную работу. Будучи на пенсии, долго был председателем Совета Ветеранов. Умер в 1998 г.

Вышла на пенсию в 1978 г., на пенсии еще проработала пять лет, имею много наград, почетных грамот, Отличник здравоохранения. Сейчас зани­маюсь хозяйством, воспитываю внуков, которые часто меня навещают.

К публикации разрешаю.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания, написанные С. С. Леоновой, представлены студенткой факультета пси­хологии и социальной работы И. В. Захаровой. 1 декабря 2000 г.

53

ШТЕКЛЯЙН ИВАН АНТОНОВИЧ

Деревня Ношуль, Спаспорубский детдом, Прилузский район

Я родился 2 января 1932 г. в д. Катунг Саратовской области Маркш-тадского района (25 км от г. Энгельса) в семье Полины Ивановны Штек-ляйн (Тепершмидт) (1913 г.р.) и Антона Петровича Штекляйн (1906 г.р.).

Отец моей мамы, Тепершмидт Иван Егорович, считался зажиточным крестьянином. Он жил в большом добротном доме с металлической кры­шей. Имел починков, наемных работников, держал скот: большое коли­чество коров, свиней и даже верблюдов. В доме деда были комнаты, в которых на несколько дней могли поселиться нищие. Их мыли, стирали их одежду, штопали и зашивали рваные вещи, кормили и давали ночлег. Затем принимали следующих и помогали им.

Мой отец работал наемным работником у И.Е. Тепершмидта и стал мужем моей мамы. В семье я был единственным ребенком.

Когда пришли люди раскулачивать семью деда, всех жильцов выгна­ли на улицу. Отобрали и дом, и скотину, и вещи. Деда, бабушку и старшую сестру мамы погрузили на повозку и повезли из деревни.

Когда повозка отъехала от дома, бабушка оглянулась, чтобы посмот­реть на дом, у нее случился сердечный приступ и она умерла. В тот день похоронить ее не разрешили, так как были октябрьские праздники. Ба­бушка была похоронена лишь на следующий день в 5 часов вечера.

Деда и его старшую дочь сослали в Коми в д. Ношуль Прилузского района. Там они и умерли в 1945 г.

Родителей и меня сослали под Москву на ст. Очаково. Там мы посели­лись в деревянном домике.

В 1938 г. в одну из ночей приехали три милиционера и забрали отца. Мы с матерью долго его искали и нашли в Бутырской тюрьме. После это­го его куда-то выслали, не было никаких вестей от него. Позже мы узна­ли, что он находится в Магадане.

Во время эвакуации от бомбежек в 1945 г. с самолетов сбрасывали листовки. Мама сказала кому-то, что видела листовки, в которых написа­но, что Василий Сталин находится в плену. За это мать арестовали и со­слали в лагерь, в Коми поселок Нижний Чов. Мама отбывала срок— 10 лет. В лагере она родила сына — Михаила Федоровича Штекляйн.

После ареста матери меня отправили в д. Ношуль Прилузского райо­на, взяли на учет. Из д. Ношуль на почтовой повозке меня возили из де­ревни в деревню. На остановках в деревнях мне давали по 400 г хлеба и везли дальше. Так я доехал до д. Споспоруб Прилузского района.

Там я прожил в детском доме 3 года. Из д. Споспоруб меня отправили в ФЗО п. Лесозавод, затем в Кочпонский детский дом, позже в инвалид­ный дом д. Малая Доджь (т.к., когда мы жили на ст. Очаково, я упал с дерева, повредил ногу и стал инвалидом), затем в д. Ничь.

54