5 Г.Ф.Доброноженко Л.С.Шабалова Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей

В Веселом Куту мы, заключенные, добывали гипс. Взрывали в карье­ре камень, затем дробили кувалдами и на больших широких лодках, шня-гах, переплавляли в п. Водный. Эти события происходили летом с мая по. август 1935 г.

В Веселом Куте меня сразу поместили в зону, где был рецидив — во­рье и уголовники, а затем перевели в барак, который находился за зоной, где жили в основном переселенцы, осужденные за побег. Там жили и хох­лы, и русские, и белорусы. В бараке были хорошие условия: кровать, зап­равленная матрацем, одеялом и подушкой, было чисто (убирала убор­щица). Каждую субботу ходили в баню, выдавали чистое белье. Обеспе­чивали спецодеждой. Кормили горячей пищей. Работающим хорошо вы­давали по 900 г хлеба. Начальник лагеря и десятник (сами из бывших заключенных) относились к нам хорошо. Так что я нисколько не жалел, что попал в этот лагерь. Мне повезло. Были мысли такие, что надо было попасть сюда раньше, чем мучиться на поселении. Так мучительно было жить в поселке, что даже трудно описать ту жизнь: спали на общих нарах, пищу готовили как придётся, пекли лепешки из горсточки муки и коры деревьев, одежду и обувь добывали сами. Хочешь — живи, хочешь — умирай.

Прошло полтора года. Однажды приходит в барак мужчинам объяв­ляет:

- Кто хочет работать на буровой скважине механиком? Подходите за­писываться.

Я записался. Взяли меня на буровую в п. Водный сначала учеником, а затем сменным машинистом. Закачивали в скважину сжатый воздух и выдавливали радиоактивную воду наверх в чаны, затем воду смешивали с дробленым гипсом, который добывали в Веселом Куте. Машинистом я проработал до самого освобождения. Освободили меня досрочно — за полгода до конца срока — в мае 1939 г. А 4 года я все же отсидел.

При освобождении я очень просился остаться работать на Водном по вольному найму, но согласия на мою просьбу не дали и в освободитель­ном документе написали немедленно явиться в п. Пивью. Когда я рабо­тал в Веселом Куте, я систематически перевыполнял дневную норму, иногда даже выполнял две нормы в день. И мне присвоили звание «Удар­ник». Книжка ударника труда до сих пор сохранилась.

В Усть-Куломе я стал искать работу, так не хотелось мне возвращать­ся в поселок. И нашел — мотористом на моторную лодку в экспедиции. Но комендатура предписала мне немедленно явиться в поселок на по­севную. И я пешком (50 км) ушел в Пивью. Идти было очень трудно. Был май. Все ручейки налились водой, приходилось переходить их вброд. Прошел км 30, а затем в лесной избушке соорудил плотик, плыл по речке Пивью вниз. Плыть было опасно — ветви елей во многих местах пере­крывали всю водную гладь, я и ложился на плот, и перепрыгивал ветви, но всё-таки доплыл до п. Пивью.

105

Наступило лето 1939 г. Мне исполнилось 23 года. За время моего от­сутствия в посёлке (с 1935—1939 гг.) произошли большие перемены.

За это время отец мой отбыл свой срок в Верхнем Чове (2 года и 6 месяцев). Вернулся по приказу властей в п. Пивью и снова работал овча­ром. Зимой ухаживал за овцами, кормил их, а летом пас.

Молодежь и люди среднего возраста перебрались во вновь открыв­шийся леспромхоз в с. Айкино. Поселок опустел, остался стар да мал. Работать можно было только в артели (так называлось отделение колхо­за). Бригадиром артели был Бессонов, двоюродный брат Василия Бессо­нова, с которым мы бежали из лагеря. Бригадир давал мне задания. Ра­ботал я неохотно, лениво. Так прошло лето. Я переписывался с сестрой и матерью. Они прислали мне посылку — костюмчик и вельветовую тол­стовку с поясом и грудными боковыми карманами. По возвращению в посёлок я купил себе и отцу хлопчатобумажные костюмы.

Осенью я упросил председателя артели отпустить меня в Усть-Кулом на работу. В Усть-Куломе я устроился в строительную организацию — ра­ботал на отделке школы, жил в общежитии. Весной 1940 г. мне было при­казано снова вернуться в посёлок на посевную. Из посёлка приплыл бар­кас в Усть-Кулом за грузом. Мне было велено сопровождать этот груз по речкам: Вычегде (30 км), Кельтме, Пивью — до поселка. Загрузили мы баркас мукой и поплыли втроём. Один сидел за рулем сзади, мы вдвоем по бокам баркаса, упираясь шестом в дно реки. Ехали дней 10. Груз сда­ли на склад в сельпо. Заночевали. Я всю ночь думал, что же мне делать. Оставаться в посёлке я не хотел. Такая жизнь меня не устраивала. Я уже чувствовал себя мужчиной, и мне был нужен семейный приют.

Я решил уйти из посёлка в Усть-Кулом. Если там не устроюсь, то уеду в Айкинский леспромхоз. Я слышал, что там живёт моя знакомая девуш­ка из Харькова. Она мне нравилась, знал её троих братьев и думал, что если она не вышла замуж, то я женюсь на ней. Утром я встал рано, и сказал отцу, что ухожу пока в Усть-Кулом, а там видно будет. И опять пеш­ком пошёл в Усть-Кулом. Там я встретил знакомого по лагерю.

Он работал в лагере слесарем по ремонту техники. Вечером мы с ним пошли в кино. В клубе мы встретили незнакомых четверых русских пар­ней.

Спрашиваем:

- Откуда вы? Отвечают:

- Из Троицко-Печорска. Возвращаемся из Сыктывкара. Были на кур­сах трактористов.

Разговорились. Они тоже переселенцы. Жизнь на реке Печоре, в Тро-ицко-Печорске, гораздо лучше, чем здесь, и они пригласили нас к себе. Мы согласились. Они уехали на другой день, а мы — следующим рейсом парохода, который ходил до села Помоздино. Но до села мы не доехали,

106

высади™ раньше, \л до Помоздшо мь\ mm пешком несколько дней.

В Помоздино мы наняли лошадь, запряженную двуколку (двухколес­ная телега). Хозяйка села верхом на лошадь, и поехали мы по тракту Усть-Кулом —Троицко-Печорск.

В Троицке находился пурповский затон, где зимовали пароходы. Мы пытались устроиться работать на пароход. У меня не было паспорта, и я боялся, что меня могут арестовать (паспорт мне выдали только в 1948 г.). Поэтому мы договорились, что мой знакомый будет искать работу для нас двоих. А я старался нигде не показываться и ждал его. Ему везде отказали и посоветовали ехать в Усть-Усу, где находится управление Пе­чорского пароходства.

На пароходе «Социализм» мы приехали в Усть-Усу. И там снова полу­чили отказ. Он предложил мне поехать в Нарьян-Мар. Я отказался. У него закончились деньги, и я, чтобы его выручить, купил у него новые сапо­ги — бродни с длинными голенищами. Долго носил я их и женился в них. Он уехал в Нарьян-Мар, а я остался совсем один в чужом краю. И опять передо мной стоял вопрос: что делать? как быть? Ютился я на речном вокзале. Однажды утром заходит на вокзал мужчина и предлагает работу на наливной барже — заливать бочки соляркой. Плата за каждую напол­ненную бочку — 1 руб. наличными. Я согласился и проработал дня три.

Через три дня ночью меня, спящего на полу вокзала, подняли и при­вели в милицию. Я думал, что снова попаду в лагерь. У меня проверили документы —трудовую книжку, которую я получил в Усть-Куломе, и тет­радь, где были записаны трудодни, которые я заработал в артели в п. Пивью. И меня отпустили, с тем чтобы в течение 24 часов я покинул Усть-Усу Оказалось, сбежали из какого-то лагеря заключенные, и милиция проверяла всех подозрительных людей.

На утро я решился сам идти в сплавконтору устраиваться на работу. Какого же было мое удивление, когда мне сразу дали направление в Тро-ицко-Печорскую сплавконтору. Оказывается, не надо было ехать в Усть-Усу, а в Троицке можно было устроиться работать на катер. Я не знал тогда, что в сплавконторе работали спецпереселенцы.

Подошел пароход «Социализм», который шел на Троицко-Печерск, но на него не было билетов. Что делать? Пассажиры с билетами поднима­ются по трапу, два матроса наверху проверяют билеты. Подходит женщи­на с билетом у нее много вещей, она не может все занести по трапу. Я предложил ей помочь, и меня вместе с женщиной пропустили на паро­ход. Я помог ей занести вещи и спрятался. Пароход отплыл, меня не выг­нали, а на первой остановке в деревне Лыжа я смог купить билет. Так я добрался до Троицко-Печорска.

Инспектор по сплаву Иван Петрович Богданов направил меня помощ­ником капитана на катер № 8. Мотористом на этом катере работал Петр Гусев, тот самый, с которым мы познакомились в Усть-Куломе.

107

И началась для меня новая жизнь. Мы плавали на катере № 8, таска­ли плоты из заготовленного леса. Капитаном катера был Коновалов Ни-калай, я — помощником капитана, мотористом — Петр Гусев, помощни­ком моториста — Федя Филиппов. Федя был такой забавный парень, он замечательно играл на балалайке и исполнял разные частушки. Позже Коновалова Николая перевели в десятники по приему леса. Филиппова тоже отправили куда-то, и остались на катере мы вдвоем с Гусевым.

После голодных 1930—33 гг. все молодые люди переженились. А мы с Гусевым остались неженатыми.

В сороковом году в верховьях р. Печоры в поселке Кодач открыли но­вый лесоучасток, куда перевели рабочих Мылвенского лесопункта, а Мылвенский закрыли. В этом поселке на лесозаготовке работали три де­вушки. Петр Гусев их знал еще по Мылвенскому лесопункту. Девушек за­интересовали молодые холостяки с катера. К тому же один из них был им совсем незнаком. И нас интересовали эти девушки.

Однажды мы остановились ночевать. Девчонки собрали бедненький ужин и пригласили нас, видимо, для знакомства. Их было трое: Попова Клава, Максименкова Маруся и Ситникова Нюра. После знакомства мы стали чаще останавливаться в лесопункте Кодач. Однажды, числа 30 сентября, мы остановились в Кодаче заночевать. Приготовили ужин, Петр Гусев достал бутылочку, и мы пригласили к себе девчат. Пришел наш быв­ший капитан катера Коновалов Николай. Оказалось, что Гусев женится на Ситниковой Нюре и это— свадьба. Посидели мы вшестером, когда стали расходиться, то Клава сказала, что не может идти: кружится голо­ва. Я, недолго думая, взял ее на руки и вынес на берег реки. Потом мы гуляли по берегу, рассказывали друг другу о себе, своей жизни. Так я познакомился с моей Клавой.

Через неделю, 6 октября 1940 г., заехали мы в лесопункт и забрали своих жен с собой. И поплыли в Ичет-ди к родителям Клавы. Там органи­зовали вечеринку-свадьбу. На свадьбе были отец (отчим) — Распопов Иван Васильевич, мать — Матрена Николаевна, брат Иван Николаевич с женой Ксенией Ивановной да гармонист Чучелинский. Утром мы с пло­том поплыли в Подчерье, молодых жен оставили в поселке. В с. Подче-рье мы получили приказ — плыть на зимовку в Троицко-Печорск. По до­роге забрали своих жен. А по реке уже шла шуга.

В августе 1941 г. у нас родилась девочка Нина. У Клавы затвердела грудь, не стало молока. Сначала молоко брали на кухне детского пита­ния, потом нам отказали. Шла война. Ввели карточную систему на пита­ние. Найти молока для девочки были невозможно. Одна доярка тайком носила немного коровьего молока. Девочка болела, и ее здоровье с каж­дым днем ухудшалось. В апреле девочка умерла.

В этот же день мне принесли повестку явиться в военкомат для от­правки на фронт. Пока я делал гробик, хоронил дочку, леспромхоз нало­

108

жил на меня бронь. До конца войны у меня помесячно была бронь. Лето я плавал мотористом на катере № 9.

Началась зима 1942 г. Я думал, что зимовать придется одному в с. Подчерье, что кончилась моя семейная жизнь — Клава осталась в Тро-ицко-Печорске, а мы с ней не были расписаны. Но однажды, когда я что-то делал на катере в машинном отделении, в окно увидел мою Клаву. Она пешком из Троицка пришла в Подчерье. Это был дальний путь — 260 км. Я был очень рад ее приходу. Мы жили незарегистрированными до 1951 г. И только тогда, когда в Дутовском сельсовете отказались регистрировать родившуюся дочь Веру на мое имя, мы пошли в сельсовет и оформили наш брак и рождение Веры.

Летом 1943 г. мы с Клавой плавали на небольшом пароходике: я — машинистом, Клава — кочегаром. У нас было все как на настоящем па­роходе: паровая машина, которая топилась дровами, гудок, баня. Осе­нью его поставили на списание по старости. Меня перевели на катер № 4 — газоход, на котором я проработал лет десять, Клаву я отправил в поселок Ичет-ди к матери, потому что приближались роды.

14 октября 1943 г. Клава родила девочку Валю. В Троицко-Печорск на зимовку я ее не взял, зимовал один, боялся, чтобы не повторилось как с первой девочкой. Клава жила у матери до следующей зимы. В Троицко-Печорск я забрал ее в 1944 г., когда Вале исполнился годик.

Сестра моя Феня с Костей после побега из Коми работали в Сталинг­раде на песчаном карьере. К ним в 1934 г. бежала из Усть-Кулома моя мама. В 1942 г. Костю забрали в армию в Хабаровск. В Сталинграде жить было трудно, и Феня решила ехать с дочкой Клавой к Косте на Дальний Восток по его совету. Мать осталась одна и решила вернуться к отцу в п. Пивью Коми. К концу лета 1944 г. в поселке Пивью никого не осталось, все выехали и поселок закрыли. Матери и отцу пришлось уехать в Усть-Кулом на квартиру к бывшему моему хозяину — Мишарину Александру. А в декабре я перевез своих родителей на лошади в Троицко-Печорск. Вес­ной 1945 г. Клава с Валей и моей мамой уехали в поселок Ичет-ди. Отец остался в Троицко-Печорске. Он работал конюхом у начальника районно­го НКВД Панова.

Я все так же работал на катере № 4. На зимовку мы остановились в Ичет-ди. Нам выделили комнату в бараке. Здесь 18 декабря 1945 г. у нас родилась дочь Нина. На зиму 1946—47 г. был дан приказ остановиться в Подчерье. Осенью мы с моим капитаном Кульченко Дмитрием Иванови­чем срубили из бревен небольшую хатенку. Он уехал зимовать к своей семье в Троицко-Печорск, а я на двух подводах перевез свою семью: Кла­ву с двумя дочками Валей и Ниной, мою мать, корову и овцу Катю. Только переехали в Подчерье, как пришла телеграмма из Троицко-Печорска — умер отец.

Я взял лошадь в колхозе и поехал хоронить отца. Отец лежал на но­силках на полу в больничной бане. Мы с больничным завхозом Буяном

109

положили его на сани, и я отвез его на квартиру, где он жил. Затопил печь и ночь провел вдвоем с от­цом, лежавшим на табуретах воз­ле печи. Наутро позвал Кульчен-ковых женщин, Марусю и ее мать, помыть отца. В затонской мастер­ской заказал гроб и крест. Отца одели в хлопчатобумажный кос­тюм, положили в гроб, вынесли на улицу, сфотографировали. Отвез я на кладбище отца вдвоем с Куль-ченковым. Яму выкопали подслед­ственные Панова, у которого он работал конюхом. Похоронили отца недалеко от могилы нашей дочери Нины.

В Подчерье мы прожили до сентября 1949 г. — 4 года. В сен-Антон Степанович Удовиченко (1954)    тябре Ш7 г у нас р0дилась тре­тья дочь— Вера, а 13 декабря 1948 г. — Надя.

Отечественная война закончилась в мае 1945 г., а карточную систему отменили в 1948 г. В этот год мы с матерью ездили проведать мою стар­шую сестру, Нюру Погорелову, в г. Караганду.

В 1949 г. нам было приказано ехать на постоянное место жительства в село Дутово. Там нам выделили 1 комнату. Зимой 1950 г. я начал строить свой дом. В апреле мы перешли жить в свой дом.

В 1950 г. не смогли спасти Веру от болезни. В 1951 г. родилась еще Вера, сейчас живет в Киеве.

В бутовском построеном папой доме родилась я.

Дом был рубленный из бревен с верандой. К дому был пристроен сарай, в котором размещался хлев для коровы, поросенка и кур; банька, туалет и лестница на чердак. На чердаке-мансарде папа соорудил ком­нату, куда нас, детей, отселяли на лето. Мы спали под пологом (защи­та от комаров), было жутковато от того, что рядом с нашей комна­той находилась голубятня. Гэлуби — одно из папиных увлечений.

Вначале в доме была русская печь. Помню, мы часто с бабусей гре­лись на лежанке, где она рассказывала нам разные истории из своей жизни. Позже папа выложил голландскую печь, а еще он пробовал вне­дрить водяное отопление. Из-за маминого консерватизма проект не воплотился в жизнь.

Вся мебель в доме была изготовлена папиными руками. Во дворе была построена летняя кухня, колодезь. Вода закачивалась в емкости

110

ручным насосом, установ­ленным в доме на кухне. Дрова, заготовленные на зиму, складывали в поленни­цы. Двор наш был самым зе­леным в поселке, вокруг дома росли черемуха, бе­резки, рябина.

На огороде, на меже с Якименко, папа с дядей Шу­рой построили баню, кото­рая топилась «по-черно­му». Устраивался банный день в субботу. Воду наби­рали в реке и грели в дере­вянной бочке с помощью ме­таллического лома. Лом разогревали докрасна в печ­ке, сложенной из камней-бу­лыжников, затем лом опус­кали в бочку с водой и так несколько раз.

Огород выходил к реке Н. Позднякова, Г. Михальчишина, К. Удовиченко  Печоре. В конце огорода у

нас был садик. Папа сохра­нил кусочек природы — березки, ели, сосенки, черемуха. Для нас, девчо­нок, папа построил настоящий рубленый маленький домик, где мы иг­рали. Позже домик перестроили в баньку потому что старой баней после наводнения в 1961 г. нельзя было пользоваться.

По окончании школы я поступила в институт и покинула родные места. Приезжали домой на каникулы. В 1972 г. в июне, когда родители переезжали в Усть-Лабинск, окна нашего дома зашили досками и мы вдвоем с мамой в последний раз закрыли наш дом на замок, а ключи от­дали на хранение тете Саше Буловой.

С тех пор я не была на своей родине. Я живу воспоминаниями о сча­стливом времени — детстве и юности, мечтаю непременно побывать в селе Дутово на реке Печоре!

Савина Вера

В 1952 г. меня назначили береговым механиком по ремонту катеров. Катер № 4 я сдал в затоне г. Печоры на списание. Впоследствии его пол­ностью переделали под разъездной катер для управляющего трестом Ху­дякова. Его удлинили, сделали большие каюты, приемную для гостей.

111

В 1955 г. меня послали на учебу в Архангельск на курсы механиков по сплавным агрегатам на три месяца. В 1958 г. в Архангельске я проходил курсы повышения квалификации вторично.

Механиком ремонтных мастерских при Дутовском леспромхозе, а пос­ледние десять лет начальником мастерских я проработал до самой пен­сии. Работая механиком ремонтных мастерских, я имел несколько изоб­ретений (рацпредложений).

Запомнилось одно из многих папиных изобретений: механическое сверло на базе бензопилы «Дружба».

До внедрения данного изобретения в Дутовском леспромхозе при­менялось ручное сверление, которое отбирало гораздо больше сил и времени на крепление заготавливаемой древесины для буксировки по Печоре. Буксировка была единственно возможным видом транспорта заготавливаемой древесины не только в Дутовском леспромхозе, но и в других отдаленных от железной дороги леспромхозах.

Лучшие сорта древесины обрезали одной длины на лесоделянках и доставляли транспортом на берег реки. Дальше бревна скрепляли, образуя плоты, и отбуксировывали в Печору на перевалочную базу, что­бы отправить дальше по железной дороге в центральную и южную ча­сти СССР.

Савина Вера

На пенсию я вышел в феврале 1971 г., но два года еще работал в ОРСе Дутовского леспромхоза мастером по обслуживанию холодильных камер.

Друзья молодости, семья Кульченко, осталась жить в Троицко-Печор-ске. К этому времени все наши новые друзья уехали из Дутово. Семья Якименко уехала на родину, в Волгоградскую область, семья Варехи — на Кавказ в г. Гудауту, уехали Поздняковы. Умерли Николай и Василий Жуковы. Остались мы одни из нашего дружного коллектива. Захотелось и нам уехать с севера в теплые края. Выбрали Краснодарский край.

И вот я поехал в Краснодарский край. В г. Усть-Лабинске купил усадь­бу с маленьким садиком и времянкой. В июне 1972 г. девчата отвезли мать к Фене с Костей в Волгоград на время переезда, думали забрать к себе, как устроимся на новом месте. 30 марта 1974 г. мать умерла, похо­ронили ее в г. Волгограде.

Собрались мы быстро. Забрали с собой пиломатериалы, машину «За­порожец» и уехали на новое место в районный центр г. Усть-Лабинск.

В марте 1973 г. в Усть-Лабинске я начал строить большой кирпичный дом размером 10x8 с верандой, полуподвальным гаражом. Дом получил­ся большой и красивый. Мы надеялись, что кто-нибудь из детей будет жить с нами. Но дети приезжали только на время отпуска, отдыхать. Та­кой отдых без моря им не нравился. Да и Клаве не подошел климат, она все время болела. И мы решили продать этот дом и уехать.

112

Мы с Клавой (1985)

После 3 лет жизни в Усть-Лабинске мы продали дом очень дешево за 12.500 руб. и в марте 1976 г. переехали жить на Украину в Донецкую об­ласть на берег Азовского моря в с. Юрьевка. Купили там хатенку недале­ко от моря. Место понравилось моим детям. Я устроился на работу ноч­ным сторожем в пионерском лагере, увлекался ловлей бычка. Дети с вну­ками приезжали к нам во время отпуска. Все как будто было нормально. Но жизнь подсказывала другое. Никто из детей на постоянное местожи­тельство к нам переезжать не собирался. Значит, нам самим надо было переезжать ближе к детям. В Ухте жили наши три дочери, а четвертая — в Киеве. Прожили мы в Юрьевке 6 лет и начали мечтать о переезде в Ухту. И опять в Коми республику, так хорошо знакомую нам.

И вот в 1982 г. представилась нам возможность поменять свою квар­тиру на ухтинскую. Мы выменяли двухкомнатную квартиру в хорошем месте на Комсомольской площади и с сентября 1982 г. живем в Ухте.

По приезду в Ухту нам удалось взять дачный участок, и я начал стро­ить сарай, а затем кирпичный домик. За несколько лет я построил три дачи: Вале — дачный кирпичный дом с балконом и сарай; Наде— кир­пичный домик с сараем, а затем и себе деревянный домик. На всех трех дачах выкопали колодцы, построили теплицы. Одно время работал ноч­ным сторожем в ремонтных мастерских.

Но вот нас настигла беда. У Нади сгорел дачный домик, вскоре меня сбила машина. Но, слава Богу и к большому счастью, обошлось уж не совсем плохо: только ушиб руку да разбил голову. В больнице зашили.

После аварии в 1985 г. я работу сторожа оставил и полностью ушел на пенсию. И сейчас мы с Клавой находимся в преклонном возрасте. Нам по 85 лет.

113

Мы уже не можем себя обслужить. За нами ухаживает дочь Нина. Все дети относятся к нам хорошо, заботятся о нас.

Итак, мы с Клавой прожили можно сказать весь XX тяжелый для нас век почти от начала и до конца. А теперь хотим встретить Новый год и Новый XXI век. Думаем, что он будет хорошим, более человечным. Но он уже будет не для нас, а для наших внуков.

А. Удовиченко

25 декабря 2000 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания написаны А.С. Удо­виченко. Представлены студенткой факультета управления СЛ. Максименко.

ЛЕБЕДЕВА МАРИЯ ЕВДОКИМОВНА

Спецпоселок Пивью, Усть-Куломский район

Лебедев Евдоким Иванович, 1899 г.р., м.р. с. Киселево, Сердо-бинский р-н, Нижневолжский край, м.п. по месту рождения. М с/ п: п. Пивью, Усть-Куломский р-н, Коми АССР. С/с: жена — Лебе­дева Прасковья Дмитриевна, 1899 г.р.; дочь — Лебедева Евдо­кия Евдокимовна, 1926 г.р.; дочь— Ледебева Мария Евдоки­мовна, 1929 пр., дочь — Лебедева Надежда Евдокимовна, 1932 пр.*

Нашу семью раскулачили в феврале 1929 г.1 в Сердобске. Раскула­чили моего деда Лебедева Ивана Варламовича (50 лет) и бабушку Лебе­деву Татьяну (50 лет). А отбывать наказание поехали моя мама — Лебе­дева Прасковья Дмитриевна (1898 г.), отец— Лебедев Евдоким Ивано­вич (1899 г.). Двоих детей мама оставила у родных. 8-летний брат остал­ся у дедушки случайно. Дедушка взял его в деревню, а в ночь нас погру­зили. Дед сошел с ума и умер, а брат ходил по дворам. Имя ему было кулачонок.

А я, Лебедева Евдокия Евдокимовна (1924 г.р.), и сестра, Лебедева Мария Евдокимовна (1928 пр.), отбывали наказание с семьей за то, что дед сказал: «Я не знаю, что такое колхоз и не хочу идти туда».

Нас продержали месяц, и месяц везли в вагонах для скота. Приблизи­тельно в апреле мы прибыли, по рассказам мамы, в Усть-Кулом. За Усть-Куломом нас выбросили в дремучем лесу, где отец строил бараки, а мама

* Покаяние: Мартиролог/ Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 1009.

1 Год указан ошибочно. По-видимому, 1930 г.

114

валила лес в 4 обхвата. Лес сплавляли по Вычегде за границу. Это была каторга, а не спецпоселение. Я не хочу описывать наше житье. Народ там сгноили весь — цинга, голод, разуты, раздеты. 52 летняя бабушка умерла от цинги, хотя она могла не ехать.

За работу мамы и отца нам, детям, давали 150 г хлеба ячменного или 50 г муки, картошку там и не сеяли, рыба без соли, коренное население все ели без соли. Мама боялась глядеть в зеркальце на себя: в 30 лет вылетели все зубы. Если мама заболевала и не выходила на работу, в этот день хлеба мы не получали. Народ там погиб весь. Отец в 1933 г. уехал самовольно, за ним приехал дядя. За то, что он уехал, мою маму и двоих малюток власть держала год еще, хотя были уже документы о реа­билитации.

В 1934 г. мы ушли из поселка и шли пешком до Усть-Кулома двое су­ток, потом на пароходе плыли. В Сыктывкаре просили милостыню. И в мае 1934 г. приехали в Сердобск. Мама умерла 6 лет назад, она всегда рассказывала прожитое тамошнее только шепотом, вот так запугали.

Это не родина, а злая мачеха. Да еще Ельцина команда последние гробовые ограбила.

1 февраля 1994 г.

Из письма М.Е. Лебедевой в МВД РК. Хранится в НА РК.

КИРЯЧЕК АЛЕКСЕЙ ЯКОВЛЕВИЧ

Спецпоселок Лопью-Вад, Усть-Куломский район

На мое первое письмо не пришло ответа, я понимаю, что тяжело най­ти сейчас что-нибудь.

Нарком УВД Ежов, возглавлявший репрессии над неугодными «врага­ми» народа в 30-е гг. под руководством «отца» всех народов, не мог ос­тавлять следы своих преступлений; вот так прямо написать на Кирячек: «выслан из семьи как враг народа», чтобы эти сведения остались для будущего поколения.

Делали все скрытно, тайно, арестовывали по ночам. Грузили людей в товарные вагоны по ночам, везли поездом без остановки днем и ночью, останавливали в тупике, оцепляли кагебистами, никого не подпускали, и так из Ростова-на-Дону до Котласа, потом плыли на барже по Сев. Двине мимо Сыктывкара и дальше по Вычегде, мимо Усть-Кулома, и в Мыелди-не выгрузили на пустыре в лесу. Дальше везли на подводах лошадей до пос. Лопью-Вад.

Отец в 1936 г. в феврале погиб на лесоповале и похоронен в лесп­ромхозе вдали от поселка на 18 км. О нем тайна, покрытая мраком, где-то в лесу похоронили без нас. Мать померла в марте 1938 г. А я и сестра

115

остались жить в пос. до июня 1941 г. За отца нам платили пенсию 30 руб. в месяц с 1936 г. до 1941 г. Эту пенсию платил и высылал по почте Усть-Куломский райсобес через Мыелдино по почте, адресовали на мать, Ки-рячек Марию Савельевну (1886 г.р.).

В 1941 г. в июне нас отпустили домой. Комендант поселка выдал нам документ — пропуск до Усть-Кулома. В Усть-Куломе районный комендант выдал мне паспорт. Сестре, Кирячек Елене Яковлевне, выдали справку, мы расписались за документы, по ним нам продавали билеты на вокза­лах по пути домой. Приехали домой к зятю, он хлопотал в июне 1941 г. за нас перед Верховным Советом СССР.

Я это написал, чтобы Вы убедились, что мы были репрессированы на спецпоселение, и лучше поняли меня и мои подсказки, где искать следы, подтверждающие то, что мы были в этих краях 6 лет. Потрудитесь еще раз, проверьте архивы в райсобесе, на почте, по почтовым переводам, в УВД, в паспортном столе. Я верю, что следы нашего проживания оста­лись там, в Усть-Куломском р-не.

Прокурор Щербиновского р-на, с которым я консультировался на эту тему сказал мне, что для реабилитации вашей семьи нужен хоть какой-либо документ, подтверждающий наше пребывание или свидетели, а где я их возьму-найду через 62 года. В пос. Лопью-Вад в книге записей о по­хоронах моей матери в марте 1938 г. в архиве должны быть записи, а это уже документ.

Я очень Вас прошу, еще раз испробуйте проверить. Помочь человеку это очень приятно всегда, тем более участнику Великой Отечественной войны, инвалиду 2 гр., избитому войной за Родину-мать, отцы которой были ветчимы, не щадили своих сынов и дочерей, отплачивали нам чер­ной неблагодарностью, а в трудные дни для Родины призывали, Родина-мать зовет!

Какая для меня радость и для сотен тысяч людей, погибших в тайге РК, где набито было лагерей, оттого, что будет установлен памятник жер­твам геноцида в Сыктывкаре, если я и мне подобные при жизни не могут доказать своей невиновности.

Из заявления А.Я. Киричек в МВД РК. Хранится в НА РК1.

1 Баз даты.

116

ТРОИЦКО-ПЕЧОРСКИЙ РАЙОН

РЕЗНИЧЕНКО (ГЛАДЫШЕВА) РАИСА ДМИТРИЕВНА

Спецпоселок Сойю, Троицко-Печорский район

Гладышев Захар Осипович, 1903 пр., русский, м.р. с. Марьевка, Верхнехавский р-н, Центрально-Черноземная обл., м.п. по мес­ту рождения. Выслан в 1931 г. на основании Постановления СНК и ЦИК от 01.02.1930 г. М. с/п: п. Сойю, Троицко-Печорскиц р-н Коми АССР. С/с: жена — Гладышева Христина Васильевна, 1907 г.р.; сестра — Гладышева (Бердникова) Мария Осиповна, 1905 г.р.; дочь — Гладышева Анна Захаровна, 1924 г.р.; дочь — Гладышева Елена Захаровна, 1926 г.р.; сын— Гладышев Ни­колай Захарович, 1928 г.р.; сын — Гладышев Алексей Захаро­вич, 1930 г.р., зять— Бердников Дмитрий Кузьмич, 1902 г.р., племянница — Гладышева Раиса Дмитриевна, 1937 г.р.*

Семья Раисы Дмитриевны была выслана из Воронежской области, Верхне-Хавский район, село Марьевка. До раскулачивания семья имела дом с амбаром, небольшой участок земли, где сеяли рожь, просо, овес. Для скотины был двор, там держали поросенка, лошадь, корову с телкой, шесть голов овец, кур. Из инвентаря была сеялка. Жили все вместе, боль­шой семьей. Мамин свекор не позволил вступать в колхоз молодым чле­нам семьи. Из-за этого, считает Раиса Дмитриевна, выслали всю семью:

Гладышев Захар Осипович 1903 г.р.

Гладышева Христина Васильевна 1907 г.р.

Гладышева Анна Захаровна 1925 г.р.

Гладышева Елена Захаровна 1927 г.р.

Гладышев Николай Захарович 1928 г.р,

Гладышев Алексей Захарович 1930 г.р,

Гладышева Александра Захаровна 1926 г.р

Также были высланы мать и сестра Христины Васильевны, свекор со свекровью. Свекор, Осип Васильевич Гладышев, умер с голоду в ссылке. Отца Христины Васильевны расстреляли в Воронежской области. Раиса Дмитриевна вспоминает, по рассказам мамы и сестры Анны Захаровны, что собирались впопыхах. Пришедшие арестовывать семью не давали брать с собой ничего. На маме были сережки, которые она потом выме­няла на еду.

Из пересылочного лагеря их погрузили всех на баржу. Все были исто­щенные и больные. Младшие дети не выдержали дорогу и умерли в пути.

* Покаяние: Мартиролог/ Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 840.

117

ч

4 *

3

Какая-то женщина дала Алексан­дре кусочек сахару, девочка так и умерла с сахаром в ручке. Так как хоронить было негде, Сашеньку бросили в воду. Так поступали и с другими умершими, просто броса­ли в Печору. Так по реке добра­лись до поселка Якша, оттуда — в местечко Сой-Ю. Приехали на пустое место, в лес, сами себе строили жилье, рыли землянки, строили бараки. Взрослые рабо­тали на лесозаготовках. Так как жили очень плохо и сильно голо­дали, то ходили побирались по местным жителям. Маму, Христи­ну Васильевну, местное населе­ние уважало, поэтому давали много продуктов. Захар Осипович Гладышев умер в лесу, когда шел с работы, был очень истощен. Умер от голода и тяжелой непо­сильной работы в 1934 г., был ему всего 31 год. Мама вторично выш­ла замуж за Бердникова Дмитрия Кузьмича, он тоже был из ссыльных, его семья, дети и жена, умерли в ссылке. Их выслали из Воронежской области, Анненского района. Второй муж Христины Васильевны, Дмитрий Кузьмич, является отцом Раисы Дмитриевны. Дмитрий Кузьмич ходил на охоту и рыбалку. Приносил дичь и рыбу, стало немного легче, не так голодно.

В поселке все дружили, жили дружно. Много собирались, играли в карты, справляли праздники. На праздники собирались большими ком­паниями, стол собирали все вместе, кто что принесет. Дружили также с прибалтийцами, сосланными в 1947 г., и приволжскими немцами. Дети всех ссыльных учились вместе.

Во время войны работали много на лесозаготовках. Начальник 41 ле­соучастка была очень жестокая и грубая женщина, она просто издева­лась над людьми. Раиса Дмитриевна вспоминает рассказ матери об од­ном случае, когда вся ее жестокость проявилась в полную силу. Мама заболела, у нее была высокая температура. Мама не смогла выйти на работу, так как лежала в бреду. Савина сняла с нее всю выработанную за месяц норму. Вся семья осталась практически без средств, очень долго сидели голодные.

Семья Р. Д. Резниченко

118

На лесозаготовках работали и дети, сестра Раисы Дмитриевны, Анна Захаровна, в свои тринадцать лет уже работала на вывозе леса. Мама рубила лес, обрубала сучья, а Анна на санях вывозила. Анна была невы­сокого роста и не могла запрягать лошадь сама. Конюх был очень доб­рый человек и всегда помогал Анне управляться с лошадью.

В Ухту семья переехала в 1968 г. И уже в Ухте их разыскала мамина сестра Марфа Васильевна Сухорукова. Она воспитывалась в детдоме. Сейчас живет в Киеве.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания со слов Р.Н. Резни-ченко записаны студенткой факультета психологии и соци­альной работы Н.В. Макариковой. Декабрь 2000 г.

ЖУКОВА (ПОПОВА) МАРИЯ НИКОЛАЕВНА

Спецпоселок Ичет-Ди, Троицко-Печорский район

Попов Федор Иванович, 1877 пр., русский, м.р. с. Первая Бере­зовка, Аннинский р-н, Воронежская обл. Выслан в 1931 г. на основании Постановления СНК и ЦИК от 01.02.1930 г. как член семьи кулака. М. с/п: п. Ичет-Ди, Троицко-Печорский р-н Коми АССР. С/с: жена— Попова Любовь Митрофановна, 1876 г.р.; сын — Попов Николай Федорович, 1897 г.р.; сноха— Попова Матрена Николаевна, 1896 г.р.; дочь — Попова Татьяна Федо­ровна; внук — Попов Александр Николаевич; внук — Попов Иван Николаевич; внучка — Попова Клавдия Николаевна; внучка — Попова Мария Николаевна; внук— Попов Владимир Ивано­вич— 1940 г.р.*

Большая наша семья Поповых проживала в Воронежской области, Ан-ненского района, в с. Березовка. В мае 1930 г. днем женщин и детей поса­дили на телегу, а мужчины шли пешком, и все двинулись в город Анну (районный центр). В Анне всех нас поместили в сарай, где ранее храни­лось зерно. Там прожили примерно две недели. Затем нас посадили в товарные вагоны, специально приготовленные с двухъярусными полка­ми. Переселенцев-кулаков было очень много: целый состав товарного поезда. Состав шел до города Котласа.

Как только привезли в Котлас, кормить перестали. Перебивались толь­ко тем, что удалось взять с собой, и побирались.

* Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 1113.

119

Николай Федорович Попов

В Котласе началось столпотворение, всех высаживали на железнодорожное полотно, и агенты по переселению не знали, куда им девать тысячи переселяемых семей. Бара­ков было мало, и они уже были переполне­ны. Мужчины, женщины, дети и старики си­дели под открытым небом, дожидаясь бар­жи.

Наконец стали подавать баржи, были они обыкновенные, деревянные, на которых во­зили товар. Они не были приспособлены к перевозке людей. Всех загрузили и повезли сначала по реке Двине, потом по Вычегде вверх. Ехали медленно и долго. Многие, кто по каким-то причинам поте­рял свое продовольствие, обменивали свои вещи, а кто-то уже побирал­ся в проплывавших селах.

Две баржи о людьми остави­ли в Сторожевском районе, две — в Усть-Куломском, а две дотянули до с. Вольдино.

В Вольдино организовали двух- и четырехколесные повоз­ки, на которые посадили женщин с детьми, стариков, а все осталь­ные следом шли пешком.

С Вольдино этап двинулся дальше. Идти надо было более 100 км пешком. Шли тяжко: хо­лодное северное лето было в ди­ковинку воронежским крестья­нам, комарье нещадно грызло, доводя некоторых, особенно де­тей, до истерики.

Так двигались до села Троиц-ко-Печорск в течение 3—5 дней.

Далее стали собирать мест­ных жителей с лодками и обязали их доставить поселенцев вниз по Печо­ре. В каждую лодку сажали по две семьи, 7—8 человек.

Людей выгружали на правый берег, заросший огромными елями. Со­провождавшие сказали, что жить мы будем здесь. Место было никем не обжитое, много было трудностей и слез. Люди были в большой панике и растерянности.

Первым делом мужчины и взрослые сыновья принялись спешно стро­ить укрытия-землянки для временного проживания.

Семья Н. Ф. Попова

120

Спецпоселок Ичет-Ди. Конец 1950-х гг.

Большую часть взрослых здоровых переселенцев тут же направляли в лес на заготовки.

От плохого питания, сырости, тоске по родине пожилые люди, дети стали умирать ежедневно,

12 апреля 1932 г. умирает дедушка Марии Николаевны Попов Федор Иванович в возрасте 56 лет, а 13 апреля — бабушка Любовь Митрофа-новна Попова, в возрасте 55 лет.

От голода, нечеловеческих условий труда и жизни в мае 1932 г. умира­ет отец Марии Николаевны Николай Федорович Попов в возрасте 35 лет.

Дети: дочь Клава, сын Иван, Александр и маленькая (1 г. 5 мес.) Ма­рия — остались полусиротами. Мать осталась одна с четырьмя детьми на руках. Ей тогда было 34 года.

Вскоре переселенцы приступили к строительству поселка. В строи­тельстве принимали участие все взрослые члены семей, родители, под­ростки, дети. Поселку дали название Ичет-ди, что в переводе на русский язык означает «маленький остров». Всех трудоспособных отправили на строительство бараков и раскорчевку леса. Работали по 12 часов в день, с 6 утра до 6 вечера. Был объявлен так называемый «Сталинский поход».

Продуктов в продаже не было, работающим давали продуктовые пай­ки, а это 700 г хлеба, немного сахара, крупы.

Постепенно стали возделывать посевные площади, сажали картофель, сеяли рожь, ячмень, овес, а также капусту, репу, турнепс, морковь.

В 1938 г. был организован в поселке колхоз имени Карла Маркса, ник­то не знает, почему он был так назван.

В 1932—33 гг. в поселке начался массовый голод. В Ичет-ди было зарегистрировано более 400 «цинготных больных» спецпереселенцев. Свирепствовала цинга. Взрослые и дети ходили как тени, почерневшие, еле передвигаясь от истощения.

Смертность была высокой, умирали десятками в день, в основном самые слабые. Гробы не успевали делать, покойников приходилось за­ворачивать в домотканое тряпье и хоронить в одной братской могиле.

121

Поселок Ичет-Ди. У братской могилы. 1997 г.

Могилу не закапывали, это угрожало эпидемиями, а закрывали после наполнения. Хоронили в глубине леса, к югу от поселка.

До войны, по воспоминания Марии Николаевны, была построена се­милетняя школа, а с 8 по 10 класс продолжали учебу в райцентре, с. Троицко-Печорске. Недалеко от поселка (3 км) по течению реки находи­лась деревня Куздебож. Отношения с коми населением были хорошие, никаких беспорядков, нарушений, безобразий никогда не было.

В поселке Ичет-ди семья Поповых прожила до 1945 г., а потом посте­пенно стали разъезжаться по другим местам Коми республики.

Брат Александр Николаевич умер в 1934 г. в поселке Ичет-ди от голо­да. Второй брат, Иван Николаевич, был участников Великой Отечествен­ной войны. Был взят на фронт из поселка Ичет-ди с другими товарища­ми: А.Г. Потаповым, Бажуковым (коми). Они уезжали в армию на парохо­де «Социализм». Провожал их весь поселок. После окончания войны Иван Николаевич жил с семьей: женой и двумя детьми — в Сыктывкаре, рабо­тал в трудовых резервах. Позднее переехал в г. Сосногорск и проработал директором профтехучилища № 18. Умер в 1996 г. в возрасте 79 лет.

Наша мама умерла раньше, в 1968 г., жила с сыном Иваном Николае­вичем в Сосногорске, там и похоронена.

Я закончила в 1948 г. Сыктывкарское педагогическое училище. Рабо­тала в школах Коми республики: села Лемтыбож, г. Инты, поселка Княж-погост, г. Ухты (школа 18). Вырастили с мужем двоих сыновей, есть внуки и внучки.

Сестра Клавдия Николаевна долгое время работала на общих рабо­тах в леспромхозе Троицко-Печорского района. Вырастили с мужем че­

122

тырех дочерей, всем дали высшее образование. Помогает растить вну­ков и правнуков. 1 ноября 2000 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания основаны на фак­тах, описанных и рассказанных К.Н. Удовиченко (Поповой), и на личных воспоминаниях М.Н. Жуковой (Поповой). Воспоми­нания представлены студенткой факультета психологии и социальной работы ИМ. Мезецкой.

МАКСИМЕНКОВ МИХАИЛ МОИСЕЕВИЧ

Спецпоселок Ичет-Ди, Троицко-Печорский район

Максименко Екатерина Митрофановна, 1905 пр., русская, м.р. с. Николаевка, Аннинский р-н, Воронежская обл., м.п. по месту рождения. Выслана в 1930 г. на основании Постановления СНК и ЦИК от 01.02.1930 г. как член семьи кулака. М с/п:. п. Дутово, Троицко-Печорский р.-н, Коми АССР. С/с: свекор — Максимен­ко Василий Матвеевич; муж — Максименко Моисей Василье­вич, 1904 г.р.; дочь — Максименко Мария Моисеевна, 1926 г.р.; сын— Максименко Михаил Моисеевич, 1929 г.р.; сын— Мак­сименко Александр Моисеевич, 1934 г.р.; сын— Бажуков Ви-ленин Иванович, 1936 г.р.; дочь— Бажукова Нина Ивановна, 1938 г.р.; дочь — Бажукова Таиса Ивановна, 1940 г.р.*

По постановлению ЦИК и СНК СССР от 1.02. 1930 г. в июне 1931 г. из села Николаевка Анненского р-на Воронежской области по решению рай­исполкома вместе с другими семьями переселенцами была выселена и наша семья в составе 7 человек:

Отец — Моисей Васильевич, 1904 г.р. Мать — Екатерина Митрофановна, 1905 г.р. Дед — Василий Матвеевич, 1862 г.р. Бабушка — Елена Даниловна, 1862 г.р. Сестра — Мария Моисеевна, 1926 г.р. Сестра — Анна, 1928 г.р. Я — Михаил Моисеевич, 1927 г.р. Все мы Максименковы.

* Покаяние: Мартиролог / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова... Т. 4. Ч. 1. С. 1030.

123

Привезли нас в северный край, безлюдные места, где бескрайние бо­лота и шумит вековая тайга. Привезли нас в республику Коми, где нас никто не ждал.

В Николаевке, на нашей родине, остался наш небольшой кирпичный дом. За 20 мин. покинули свой дом по требованию конвоиров в отсут­ствии отца и деда моя мама с детьми и бабушкой. Отец был заранее вызван в райисполком, где его держали и шантажировали три дня. А дед с братом Митрофаном пахали в этот день землю в поле.

Наша семья была большая, хозяйство среднее. В хозяйстве были 1 корова, 1 лошадь, гуси, утки, куры, 1 свинья, огород, телега. Без этого хозяйства в те времена нельзя было бы жить. Батраков у нас не было никогда. Дед был певчим в церковном хоре, помогал бабушке по хозяй­ству. Наша мама с 5 лет была круглой сиротой. Нянчила детей в других семьях, была очень красивой девушкой. Неграмотная. Ни одного дня в школе не училась. Вышла замуж за нашего отца в 16 лет.

Мой отец, Моисей Васильевич, служил кавалеристом в эскадроне Ворошиловской конной Красной Армии. Демобилизовавшись после служ­бы в армии, работал секретарем Николаевского сельского совета.

За 3 дня до переселения семей так называемых «кулаков» из сел и деревень Анненского р-на моего отца вызвали в райисполком, где назна­чили его уполномоченным по транспортировке переселенцев на север. Он отказался сопровождать своих земляков в неведомые края (как потом смотреть им в глаза).

Власти настаивали, уговаривали — отец не соглашался. Тогда чинов­ники из райисполкома решили выслать его семью, не сказав ему ничего об этом. Подогнали конную повозку с 2 конвоирами. Конвоиры сначала вынесли бабушкин сундучок, затем взяли бабушку под руки и усадили на повозку рядом с сундучком. Мама спросила их, куда ее увозят, и тоже села с детьми на повозку. Не было и мысли, что покидают свой дом на­всегда, даже ничего не взяв с собой. Конвоир посоветовал взять шубы: «Они вам пригодятся».

Взяли 2 шубы, самотканую дорожку.

Мы, детишки, были обуты в тряпочные чуни (тапочки). Что на нас было, в том и выехали. К нам подходили наши родственники, но прощаться не было времени, нас торопили, говорили, что мало времени осталось до отправления эшелона.

Послали мальчика за дедом, велели сказать, чтобы срочно прибыл на сходку. Дед распряг лошадь и верхом прискакал в село, а тут крики, плач... Его не впустили даже в свой дом. Конвоир толкнул его в спину прикладом и сказал: «Догоняй своих!». Дед как был в лаптях, так и пошел с другими переселенцами этапом на железнодорожную станцию Анна, которая была от Николаевки в 10 км. Сюда сгоняли «врагов народа» и «кулаков» со всего Анненского р-на. Размещали по телячьим вагонам.

124

Нашему отцу чиновники поугрожали, что если он не согласится со­провождать переселенцев, то выселят и его семью.

После такого предупреждения отец был вынужден согласиться. Хо­тел предупредить семью, что он едет в командировку, но домой его не отпустили. Его торопили. Прибыв на станцию за несколько минут до от­правки, он узнал, что его семья уже в вагоне. Увидев в вагоне свою жену, детей и своих родителей, он остановился в нерешительности, возмутив­шись произволу местных властей. Но уже было поздно: эшелон тронулся в путь.

Командировка была по северной ж/д до г.Котласа. Так, жалея своих земляков, мой отец поплатился своей семьей. Наша семья попала в чис­ло «врагов народа», была выслана с родных мест на север, в Коми АССР. А отец сопровождал с другими и свою семью. О судьбе нашего дома до сих пор ничего не знаем. Писали родственники, что все оприходовали в колхоз. А еще узнал, что наш кирпичный дом разобрали и кирпич отвезли в райцентр, в Анну, где строили здание райисполкома. Это мне рассказал мой двоюродный брат, который много лет работал счетоводом в колхозе в Николаевке, когда я побывал во время отпуска на родине.

Через несколько дней эшелон прибыл на станцию Котлас Архангельс­кой области. Поступил приказ выгрузиться всем и пройти на речную при­стань, где уже стояли 3 баржи, готовые принять пассажиров для даль­нейшего следования по реке Сев. Двине.

Нашу баржу на буксире тащил пароход сначала по Сев. Двине, затем по реке Вычегде (пароход «Максим Горький»). Мой отец был ответствен­ным за транспорт по перевозке переселенцев.

В Котласе получил телеграмму, что на него возлагается и дальней­шее сопровождение на север.

А по снабжению и хозчасти, вопросам продовольствия был назначен другой уполномоченный, Люков Тихон Самойлович. Плыли на барже не­сколько дней. На нашей барже был такой детский плач, крик. Плакали дети, подростки, просили кушать. В трюме баржи стоял запах, вонь. Сы­рой пар выходил из трюма. Стояли большие очереди к туалетам, рушни­кам. Рушниками были просто занавески из брезента. В те времена паро­ходы отапливали дровами. Нужно было много дров, чтобы в котле под­держивать нужное количество пара. Когда дрова на пароходе кончались, пароход вынужден был баржу от буксира отцеплять среди реки на якорь и отчаливать для погрузки дров — швырка с дровяного склада, который находился на берегу реки, на полтора, а то и двое суток, пока не загрузит нужное количество дров. Во время очередной такой загрузки наша баржа стояла на якоре посреди реки напротив большого села. В селе был ка­кой-то престольный праздник. Люди в селе веселились, пели песни под гармошку. Они слышали, как на барже плакали дети. Некоторые коми женщины, сочувствуя плачущим детям и людям, собрали узелки: хлеб, шаньги, рыбники, картошку и отправились на баржу на лодках. Когда лод­

125

ки подплывали, выходил комендант на барже, который следил за поряд­ком среди переселенцев и требовал, чтобы лодки близко не подплывали, грозил, размахивая револьвером, продырявить их лодки, если они будут передавать подарки.

Тогда коми ребята стали кидать узелки на баржу, а комендант подбе­гал к узелку и ногой скидывал обратно за борт в воду, говоря: «Пусть по­дыхают с голоду, это враги народа!»

Нашу баржу причалили к берегу села Вольдино Помоздинского р-на.

Срочно всех выгрузили, т.к вода в реке быстро убывала, могла баржа обсохнуть. Пароход немедленно отплыл в обратный путь. Люди остались на берегу реки.

Мой отец принимал меры по расселению переселенцев по кварти­рам, сараям и т.д., сразу начал хлопотать по перевозке переселенцев по Екатерининскому тракту. В то время действовала конная и пешеходная дорога от села Вольдино до Троицко-Печорска (Мыелдино) (80 км рас­стояние). На этом пути были 2 маленькие деревни, Зеленец и Б. Сойва. А между ними — станция Нюмолга, домик с конюшней.

На перевозку людей были мобилизованы от частных хозяйств лоша­ди, повозки, телеги, двуколки, ямщики, возчики не только из села Вольди­но, но и из ближних сел и деревень Помоздинского р-на.

Были северные белые ночи. Люди шли, ехали, растянулись по протя­жению всей дороги. Дети, старушки, немощные и больные сидели на по­возках. Не каждый человек выносил такую тряску на телеге по таежным ухабам северной лесной дороги. Комары полчищами нападали на неза­щищенных людей. Это был сущий ад. Люди не знали, как защищаться от такой напасти. Местами горели костры. Больные голодные люди, изму­ченные дальней дорогой, не выдерживали, умирали под кустиками.

В Троицко-Печорске у берега реки Печоры переселенцев опять жда­ли баржи. По мере прибытия людей, баржи загружались и пароход цеп­лял на буксир и вывозил на берега Печоры на расстояние 200—300 км от Троицко-Печорска.

В течение целого месяца мой отец переправлял переселенцев. Все это время наша семья жила в селе Вольдино. В конце июля мы добра­лись до Троицко-Печорска. Буксирный пароход тащил нашу баржу вниз по Печоре более 2 суток (200 км). Баржа была переполнена людьми. На­конец причалили к каменистому берегу реки Печоры в конце маленького острова. По коми называется Ичет-ди.

Спецпоселок Ичет-ди

Люди вышли из баржи на дикий таежный каменистый берег реки Пе­чоры, где не было ни кола, ни двора, никакой крыши. Вверху, на крутой горе, шумел вековой лес, сосны, лиственницы, ели, березы. А по берегу вдоль реки лежали груды крупных камней. Казалось, что здесь не ступа­

126

ла нога человека. Пароход издал длинный гудок, как бы прощаясь с оста­ющимися на голом берегу реки людьми. Капитан чувствовал, что этих людей привезли на верную гибель, т.к. здесь не было никаких условий для жизни человека.

Люди, которые жили в теплом краю, на просторах бескрайних степей, где царило длинное лето, короткая зима, остались один на один с суро­вой природой. Голодные, измученные длинной утомительной дорогой, не подготовленные к жизни на севере, каждый предчувствовал, что это ко­нец.

Вглядываясь друг в друга, каждый думал, что их ждет. С чего начинать новую жизнь. Как спасать детей, стариков и как жить самим. Дети проси­ли кушать, а еды не было никакой. Кто-то напомнил про грибы и ягоды в лесу, смельчаки нашлись, хотя такого леса они в жизни не видели и не знали, какие грибы съедобные. Возвратились из леса не все. Некоторые заблудились, т.к. местность будущего поселка была бугристая, с глубоки­ми оврагами, ручейками, вытекающими из болот. Не было никаких дорог на сотни километров, кроме водного пути, реки Печоры.

Голодные люди варили грибы в ведрах, в грибах плохо разбирались, попадались несъедобные. Многие корчились от мучительной боли в жи­воте, умирали. Медпомощи не было. Ходили люди за ягодами, брусника, черника уже поспевала. Не все возвращались из леса, заблудились. На родине таких лесов не было. Люди не умели ориентироваться на местно­сти.

Вскоре привезли продукты, сказали, что паек будут давать только тем, кто будет работать на строительстве будущего поселка Ичет-ди. Привез­ли лопаты, топоры, продольные, поперечные пилы. Люди начали строить себе курени, т.е землянки, одну на 2—3 семьи. На общих нарах спали вместе гуртом, обогреваясь своим телом.

В землянках кроме примитивной двери оставляли маленькое окошеч­ко, которое на ночь затыкали мхом. Около землянок сутками дымились костры, дым спасал от полчищ комаров. Вокруг костров сидели люди но­чами, обогреваясь в прохладные ночи. Люди спали, где попало, на голых нарах, еловых ветках, сушили траву на постилку. Не было посуды, не в чем было варить. В землянках завелись вши, блохи. Началась эпидемия, цинга косила всех, были и другие болезни: тиф, куриная слепота. Распух­шие десны, в судорогах люди корчились от ужасной боли, валялись тру­пы. Люди умирали по 20—30 человек в день, их хоронили в общих ямах, а зимой укладывали штабелем, чтобы предать земле весной.

Специально выделенная группа ежедневно обходила, спрашивая, нет ли умерших, свозили к ямам — братским могилам.

У нас была своя землянка — курень, которую построили отец и дед. Чтобы курень не завалился и нас не придавило землей, изнутри его об­ратили тонкими сырыми жердями. Сверху прикрыли лапником еловых веток и травой. Вот когда нам пригодились 2 шубы, привезенные с собой.

127

И местные жители коми села Вольдино нам помогали, дали кое-какую одежду и обувь. В маленькой землянке жить было тесно. Цинга зашла и в нашу семью: первой умерла бабушка, а вскоре и сестра Анна. Заболели дед и мама. От цинги хорошо помогала клюква, которая поспела под осень. Но у нас некому было собирать, клюква помогала излечить от цинги. Мама променяла коврик-дорожку на ведро клюквы.

Наш отец написал письмо Клименту Ефремовичу Ворошилову, он лично знал его. О том, что несправедливо оказался на севере, о произво­ле, творимом чиновниками в Анненском р-не.

Получил ответ от Ворошилова, где говорилось: «Немедленно возвра­щайтесь на родину». Но обратной дороги не было. Приходили с родины посылки, не всем, конечно. Нам тоже родственники прислали 2 посылки. Но они ничем не могли помочь, кроме посылок и теплых слов-пожеланий. Оставалось переселенцев все меньше и меньше. Кто остался живым, постепенно обустраивался, кто как мог.

Дыхание осени напоминало приближение зимы. Приехал уполномо­ченный представитель из райцентра. Они с комендантом побывали и в нашей землянке. Провели собрание на площадке, ознакомили людей с перспективой нового спецпоселка Ичет-ди, с задачами, обязали участво­вать всех, кто как может, в строительстве поселка, ведь зима приближа­лась.

Полным ходом шла расчистка площадки под поселок. К берегу прича­лил плот строительного леса. Организовали выкатку бревен на берег. От берега на гору к будущему поселку проложили бревенчатые рельсы и по паре лошадей по концам бревна начали вывозить бревна на территорию будущего поселка. Складывали бревна в штабеля — бурты. Вскоре по­ставили козла, и мужчины начали распиливать продольными пилами брев­на на тес, доски, брусья.

Организовали строительные бригады плотников. Построили малень­кий завод по изготовлению кирпича, тут же обжигали. С появлением кир­пича в землянках появились печки. В первую очередь стали строить дет­ский барак, чтобы детей забрать из землянок. Нужно было немедленно спасать оставшихся в живых детей от простуды и голода. Все работы производились вручную, ведь тогда не было никакой техники. Люди были голодные, падали на работе в обморок. Разутые, раздетые, болезненно слабые. Паек давали только тем, кто работал. С прибытием переселен­цев в коми край началось освоение необжитой северной тайги. Парохо­ды на баржах все подвозили переселенцев в Троицко-Печорский р-н, от­крывали новые населенные пункты спецпоселки: Ичет-ди, Сой-ю, Горт-Ель. Районное начальство прилагало все силы для обеспечения продук­тами питания, инвентарем для сельхозработ, стройинструментом, строй­материалом для обустройства новых поселений, колоний, переселенцев из южных районов России. Настало время проявлять заботу о живых людях. Нужно было готовиться к зиме, строить жилье. В Ичет-ди постро­

128

или первый небольшой домик под вошебойку, объявили борьбу против вшей и блох. Создавая высокую температуру, прожаривали одажду, по­стельное белье в порядке очереди.

С прибытием народа, в районе создавали Тр-Печорский леспромхоз. Открывали лесозаготовительные пункты, лесоучастки. Нужно было осва­ивать вековые лесные массивы. Стране нужен был для восстановления народного хозяйствава лес. Отбирали крепких молодых мужчин, группа­ми направляли их на лесные участки, в лесопункты Троицко-Печорского р-на.

Наш отец тоже попал в группу из 10 человек. Осенью 1931 г. их отпра­вили пароходом в верховья Печоры по реке Илыч за 290 км в лесоучас­ток Когыль. Отца назначили прорабом. До отъезда отец с дедом произве­ли кое-какой ремонт нашей землянки: покрыли крышу, утеплили стены, двери, окно. Сложили печь из кирпича. Зиму зимовали мы без них. Наша землянка зимой была полностью засыпана снегом. Отец писал письма, обещал приехать первым пароходом весной. А когда весной прибыл 1 пароход, среди прибывших нашего отца не было. Его друзья сказали, что он приедет другим пароходом. Но он не приехал.

Мужики не хотели расстраивать маму, ведь она была с грудным ребен­ком, недавно родившимся. Наконец сказали, что отец умер скоропостижно в конце мая 1932 г. в ожидании ледохода на Печоре и прибытия 1 парохо­да. Передали маме шапку и его ремень, документов тогда не было ни у кого. Жители села Усть-Илыч староверы были и не разрешали хоронить посторонних. Но хозяйка, у которой они, мужики, жили, уговорила своих земляков, и похоронили нашего отца на старом кладбище, в конце села. В настоящее время на месте могилы отца выросли 3 красавца кедра.

Место могилы мне показала бывшая хозяйка дома Анастасия, где тог­да мужики жили, и Марков Иван из группы 10 мужчин, которые тогда жда­ли прибытия 1 парохода.

Родился братик Саша. Дед работал на корчевке пней по очистке пло­щади будущего поселка. Его одежда вся износилась. Купить было негде и не на что. Магазина не было. Как-то привезли фуфайки, брезентовые брюки, их было мало и выдавали более работоспособным мужчинам. А деду шел 70-й год. Поскольку отец был направлен на лесозаготовитель­ные работы, нашей семье тоже выдавали паек.

Перезимовав, весной, как только достроили детский барак, нас, де­тей, Марусю и меня, забрали туда. Из землянок собрали всех детей до 7 лет. Как исполнилось полгода Саше, его тоже забрали. А маму отправили на лесозаготовку за 80 км в лесоучасток Кирекурья ямщиком на лошади возить лес.

В детском бараке я, сестра и брат жили все в разных возрастных ком­натах, редко видя друг друга. Наш барак через 4 года стал детским до­мом. Был введен штат воспитателей во главе с директором и завхозом. Но все равно до школы я не видел книжек. Не знал ни одной буквы.

129

Площадка под поселок была не совсем удачная. Покатое, сырое мес­то, слева и справа были ручьи, вытекавшие из болота, за поселком — лес и болота. Вдоль главной улицы построили дощатые мостки — троту­ары.

В поселке строились жилые дома, частные дома, больница, детский дом, клуб, школа, колодцы, магазин. Из райисполкома пришло указание организовать в поселке колхоз, построить скотный двор, конюшню, ов­чарник, свинарник, парикмахерскую, обувную мастерскую, радиоузел, те­лефон, овощехранилище.

Как жили в детском бараке

Детский барак был построен на столбах. Полы из сырых досок, вскоре они рассохлись, появились щели. Зимой был виден снег. Позже утеплили заваленкой вокруг барака. Туалет в холодном коридоре, некоторые де­тишки ходили под себя. Летом под матрасами, набитыми сеном, были черви. Бани не было, никто нас не купал, не мыл, белье не меняли, сме­ны белья не было. У многих детишек были болячки, многие подпревали. У меня на голове тоже была какая-то шишка. Детишки были как головас­тики на тонких ножках. Нас называли рахитиками. Кормили нас пустовар-ными щами из конского щавеля. Мясо, молоко, фрукты — тогда этого не было. Хлеб давали по 150 г в день на ребенка. Иногда хлеб на обед дава­ли без супа. Как только уходила раздатчица хлеба, мы бросались на пол-искать хлебные крошки. От малокровия нам давали рыбий жир по чайной ложке в день.

Однажды нам дали кусочек зеленого купороса, чтобы натирать десны от распухания, против цинги. Бывало, уборщица подметет новым вени­ком пол из березовых веток, веник оставит у порога, а мы этот веник ми­гом ощипывали до последнего листика — съедали. Повара как-то раз за­были ящик соли на окне в коридоре. Мы, дети, пригоршнями ели эту соль. Мигом растащили ящик соли.

В нашей комнате нас было 5 мальчиков, за 5 лет моего пребывания в бараке нам никто ни разу не рассказал сказку, не почитал книжку, не было детских игрушек. Мы были полностью предоставлены сами себе. Осе­нью, зимой длинными вечерами мы сидели на своих постельках в полной темноте. Не было керосиновых ламп, не было керосина для коптушки. Первое слово по коми я запомнил «кэдзид», значит «холодно». Зимой нас не выпускали из дома. А весной, когда трава появлялась, нас выпус­кали в солнечный день, потому что мы все были раздетые, почти полуна­гие, с наших рубашек мы были выросшие уже.

Мы, как гуси, вокруг барака поедали траву подорожника и спорыша, которые обильно росли около крыльца и завалинки.

130

ШЩт З^^^^^Ш^^: t^:£$0      в праздники, 7 ноября и 1 мая,

Михаил Моисеевич Максименко. 1951 г. него был ХОр0ший голос (баритон),

его не видел. Мне сказали позже, что он умер с голоду в 1933 г. Похоронен в пос. Ичет-ди в братской могиле (ныне Вуктыльский р-н).

Как-то раз прибежали ко мне маленькие мальчики из другой комнаты и сообщили, что мой братик Санек заговорил. Это всех удивило, и побе­жали мы гурьбой в их комнату. Ведь он совсем не говорил в свои 3 года. Все считали, что он будет немым. А перед этим всем нам дали по ма­ленькой репке. Репа была для нас особым лакомством. Хотелось еще. Когда Санек скушал свою репу, у него глазенки забегали, так уж ему по­нравилось. Мальчики говорят: «Санек, скажи «мама», — репку даимм. Он зачмокал губами и произнес слово «мама». Ему говорят: «Скажи «папа», —- он произнес слово «па-па». С тех пор мы уже сами его учили разговаривать. А когда вырос мой брат, знал тысячу анекдотов, мог гово­рить на нескольких языках, подражать. Говорил чисто на коми языке. Вы­учился сапожничать. Отслужил в Советской Армии. После армии плавал капитаном, механиком по реке Печоре на катерах леспромхоза. Был шут­ник и весельчак, играл на гармошке. Он дожил до 47 лет. Похоронен в июне 1979 г. в селе Дутово. Осталась у него семья: жена, дети, внуки.

От малокровия у многих были галлюцинации. Нам в потемках вечера­ми и ночами в темноте казались всякие причуды, боялись домового. Боя­лись выходить в нужник. А ночного горшка в комнате не было. С нами никто никогда не беседовал, а нянечкам, видимо, было не до нас. Просто брошены на выживание, никто за нас не беспокоился. В комнате не было никакой игрушки, ни мячика. 5 лет жили в детдоме. Каким-то чудом выжи­ли.

Внешний мир мы узнавали, сидя у окна и наблюдая, как мимо ходят люди, недалеко от барака вырыли колодец, как люди ходили к нему за водой. А однажды мы видели в окно, как 4 мужчин на руках несли совсем

нам давали по 2 конфетки, говори­ли, что сегодня большой праздник. Когда появились огороды, нам вари­ли щи из зеленой капусты с картош­кой. Помню, ко мне в нашу комнату 2 раза заходил мой дед. Последний раз он зашел и сказал мне: «Внучек, гостинцев у меня нет. Тебе сказку рассказать или песенку спеть?». Я сказал: «Спой». Он спел Интернаци­онал (1 куплет). Мы все с интересом смотрели на него. Слушали его пе­ние. Наверно, боялся петь другие песни, такое было время. А ведь у

он пел в церковном хоре. Больше я

131

без платья голую молодую женщину. Она вырывалась, рвала свои разви­вающиеся соломенного цвета волосы на голове. Кричала, плакала, руга­лась, просила, чтобы ее отпустили. Но они ее куда-то унесли. Нянечка потом сказала, что женщина сошла с ума.

В бараке жили дети, у которых ро­дители были разосланы по району на лесозаготовительные участки. Некото­рые родители обживались на местах и хотели взять к себе своих детей, но им их не отдавали. Например, Глады-шева Ваню украл отец, и, чтобы не ото­брали ребенка, его прятали в сундуке, когда на лодке проплывали мимо на­селенных пунктов, вплоть до Троицко-Печорска. Подплывая на лодке к на­селенному пункту, мальчика кормили и укладывали спать под замок. Проверяющие по пути следования лодки по поручению коменданта докладывали, что в лодке нет ребенка.

Однажды мне уборщица сказала, что меня скоро отправят к матери в деревню, моя мать вышла замуж за зырянина. Я тогда не знал, т.е. не понимал, кто такой зырянин. Позже узнал: зырянин — это коми человек.

Александр Моисеевич Максименко

Жизнь в деревне Лемты

Наша мама, Екатерина Митрофановна, работала в лесоучастке Кире-курья, познакомилась с Бажуковым Иваном Якимовичем, 1904 пр., мест­ным жителем, коми по национальности. Вышла за него замуж в д. Лемты Подчерского сельсовета. Забрала всех нас троих из детдома.

Семья наша вскоре пополнилась: родились брат Виленин, 1936 г.р., сестры: Нина, 1938 пр., Таиса, 1939 г.р. Нас стало 8 человек.

Мама работала телятницей в колхозе. Отчим — счетоводом в колхо­зе. С такой большой семьей жить было трудно, в 1936—46 гг. был голод, но все же было лучше, чем в детдоме.

Мария и я учились в коми школе по коми учебникам, русских учебни­ков не было. А летом сестра и я работали в колхозе. Не было одежды, обуви. Хорошо, что отчим сам умел и сшил нам обувь из кожи. Зимой у нас с мамой были одни валенки. Она приходила утром с работы, снима­ла, я обувал ее валенки и шел в школу, иногда она задерживалась в те­лятнике, и я опаздывал в школу. Отчим был хорошим, любил рыбалку, охоту, умел вязать сети, вентеря. Сам готовил орудия лова дичи, рыбы. Он был добрый, помогал всем, его уважали жители деревни. Столярни­

132

чал, делал столы, табуретки, умел делать охотничьи лыжи из камуса. Смолу, деготь, клей умел варить. Делал ту­еса из бересты, детские сан­ки, сапожничал, точил пилы, топоры. Валял из шерсти новые валенки. Хотя был ма­лограмотным. Он меня мно­гому научил: заряжать пат­роны, стрелять из ружья. Он меня постоянно брал с со­бой на рыбалку, на охоту.

Мы с ним сделали лодку, которая нам была нужна как воздух. Зимой ловили много рыбы. Мешками заморажи­вали крупных налимов. По 4—5 мешков мороженых на­лимов каждый раз отвозил от нас завхоз детдома Гуля­ев Петр Емельянович в пос. Ичет-ди. Рыбу ловили пере­Екатерина Митрофановна Максименко городкой речки А в 1941 г. со старшими детьми. Д. Лемты. 1951 г. отчимд арестовали как «вра­га народа» 3 сентября прямо в правлении колхоза, даже не пустили зайти домой попрощаться с женой и детьми, Позже осудили по ст. 58 п. 10 на 10 лет лишения свободы по ложному доносу 1 стукача-клеветника, который 5-х мужчин из больших семей отправил за колючую проволоку. Некото­рые оттуда попали на фронт. Пришли контуженными.

После ареста отчима мне пришлось в семье быть за отца малым сес­трам и братьям. Иногда месяцами не видели крошки хлеба. Был большой голод. Ели пихтовую кору, пекли такой хлеб. В колхозе на трудодни ниче­го не давали. Хорошо, что у меня были ружье и лодка, в то время тайга была богата дичью. Я охотничал (чаще ночами), приносил из леса дичь, глухарей, куропаток, рябчиков, зайцев, рыбачил удочкой, всегда прино­сил на уху рыбу. Ловил белку, ондатру. Сдавал пушнину, на это отовари­вали мукой, дробью, порохом и т.д.

Собирал грибы, ягоды. Была у нас корова и небольшой огород. Пла­тили налоги, сдавали масло. В 14 лет меня поставили конюхом в колхозе, 3 года конюшил. Это была очень тяжелая работа. Каждое утро нужно было вставать в 4 часа утра и до 21—22 ч. вечера быть в конюшне. 28 голов лошадей было в колхозе. Мы вдвоем с женщиной работали по 18 часов в день без выходных.

133

В 17 лет зиму работал как призывник по направлению военкомата на вывозке дров-швырка для пароходства на дровяном складе на берегу реки Печоры. Корейцы, китайцы дрова пилили, я отвозил. Позже работал от колхоза как сезонник на навалке леса на конные сани (тогда машин не было, лес возили лошадками), зимой — в лесу, весной — на сплаве, ле­том — на сенокосе в колхозе, и так 5 лет без выходных, 15 лет без отпус­ков. Нам отпуск был не положен. Так я работал, зарабатывал деньги, бла­годаря чему наша семья, 7 человек, в военные голодные 1941—1946 гг. выжила, дети подрастали и становились помощниками маме.

В деревне Лемты, где все жители в то время были коми, я и моя сес­тра Мария окончили начальную школу. Пятого класса не было, нужно было ехать за 60 км, а средств у нашей семьи не было.

Дальнейшую учебу в школе я продолжил только через 15 лет, уже пос­ле службы в Советской Армии.

В коми школе за 4 года учебы я в совершенстве овладел коми язы­ком. Когда уходил служить в армию, я уже был настоящий коми человек. До призыва в армию я прошел три учпункта по призыву военкомата на сплавных работах. Служить в армии напросился сам/Служил в 1948— 1953 гг. Призывался из Лемтовского лесопункта. После службы снова приехал в лесопункт. Меня назначили мастером леса, начальником лесо­участка Вомын-Ель, старшим мастером. Потом назначили воспитателем молодежных общежитий Лемтовского лесопункта. Был секретарем коми­тета ВЛКСМ лесопункта, где было 8 лесоучастков, 8 комсомольских орга­низаций, более 100 комсомольцев. Был заместителем освобожденного секретаря партийной организации Лемского лесопункта.

В 1957 г. меня по решению бюро Троицко-Печорского РК КПСС назна­чили работать председателем Троицко-Печорского райкомитета ДОСА­АФ, перевели работать в райцентр. Тут я поступил в Троицко-Печорскую среднюю вечернюю школу. Учился и работал секретарем партийной орга­низации затона сплава Троицко-Печорского леспромхоза.

Спецпоселок Ичет-ди: 1931—1965 годы

Так время шло. Братья-сестры подрастали. Саша пошел в 1-й класс в деревне Лемты.

Сестру Марию отвезли учиться в поселок Ичет-ди. Поселок за эти годы расстроился, расширился. Выросли жилые дома. Построили больницу, клуб, семилетнюю среднюю школу, детский дом, дом быта (Кустпром), обувную мастерскую, радиоузел. Жизнь шла полным ходом. Организова­ли колхоз имени Карла Маркса, открыли сельповский магазин. Построи­ли конюшню, скотный двор, баню и т.д. Разработали поля, сенокосные луга. На полях выращивали рожь, ячмень, репу, турнепс и другие культу­ры. Завезли сельхозмашины: молотилку, косилки, грабли конные. Весной посевная страда, а осенью уборочная кампания. Летом сенокос, а зимой

134

лесозаготовки. Многострадальный народ встал на ноги. Натерпевшийся голода и холода, исстрадавшийся по труду, прилагал все силы на благо своего поселка Ичет-ди. А сколько народу погибло, не дожило до этого дня. Ежегодно осенью колхозу из райисполкома давали план-задание: выделить для леспромхоза 10 лошадей с полной упряжкой, сбруей, с воз­чиками на вывозку леса, на катище зимней сплотки древесины.

Одним словом, поселок переселенцев Ичет-ди стал лучшим колхозом в Троицко-Печорском р-не Коми АССР.

В годы войны из пос. Ичет-ди на фронте погибли, защищая родину, более 50 чел. Молодежь получила образование, стали учителями, летчи­ками, врачами, инженерами, партработниками, офицерами, руководите­лями предприятий.

В связи с реорганизацией и улучшением жилищных условий, электро-фикацией населенных пунктов, с учетом расположения местности Ичет-ди в 1965 г. был закрыт. Жилищный сектор переведен в с. Дутово. (ныне Вутыльский р-н).

Немного о нашей семье и о себе

Моя мама, Екатерина Митрофановна, воспитала нас, 6-х детей. До­жила до 58 лет. Умерла 3.04.1963 г. Похоронена в д. Лемты Вуктыльского р-на.

Сестра Мария умерла в 26.11. 1997 г. в с. Подчерье.

Брат Александр умер в июне 1979 г., похоронен в п. Дутово.

Наш отчим Иван Якимович умер в июне 1953 г., похоронен в д. Лемты.

Я, Михаил Моисеевич, с 1957 по 1968 гг. жил в Тр-Печорске. Работал председателем Троицко-Печорского райкомитета ДОСААФ и секретарем партийной организации затона сплава. Женат. Жена Римма Ивановна — преподаватель литературы и русского языка.

Сын Саша — инженер-электронщик.

Дочь Елена — преподаватель английского языка. Помогаем воспиты­вать наших внуков. С 1968 г. проживаем в Ухте, где я 3 года работал инже­нером отдела эксплуатации в автотранспортной конторе объединения «Коминефть». С 1971 по 1981 гг.— инженером в тресте «Промстрой» объединения «Главкомигазнефтестрой». С 1981 по 1985 гг. работал стар­шим инженером по гражданской обороне объединения «Ухтанефтегазге-ология».

Ныне пенсионер. Являюсь членом КПРФ, партийный стаж — 49 лет. Кандидатом в партию ВКП (б) был принят в 1951 г. в Москве в политотде­ле армии (после проверки особым отделом).

Имею удостоверение «Ветеран партии», ветеран ВОВ, ветеран труда. Реабилитирован. Награжден правительственными медалями, почетны­ми грамотами и нагрудными знаками. Брат Виленин, сестры Нина и Таи-са ныне живут в Ухте, все пенсионеры, на заслуженном отдыхе.

135

Семья М. М. Максименко. Ухта. 1978 г.

Виленин Иванович Бажуков — летчик-штурман, работал в авиаотря­де. Твардовская Нина Ивановна — воспитатель детсада, Таисия Бажуко­ва — лаборант ГСМ Ухтинского авиаотряда. Все трое реабилитированы МВД Коми АССР.

Бажуков Иван Якимович (№ 1806) реабилитирован по закону от 18 октября 1991 г., список опубликован в газете Красное знамя. (№5 12 ян­варя 1994 г.).

Я, Михаил Моисеевич, и Мария Моисеевна, сестра, реабилитированы 22 марта 1993 г. Справка выдана администрацией Воронежской обл.

Мой отец, Максименков Моисей Васильевич, 1904 г.р., реабилитиро­ван 28 июня 2000 г. МВД Воронежской области.

Остальные члены семьи не реабилитированы, в том числе и моя мать.

Члены семьи, которые умерли, похоронены:

Отец Моисей Васильевич — в с. Усть- Илыч Тр.-Печорского района

Мать Екатерина Митрофановна — в д. Лемты

Брат Александр Моисеевич — в с. Дутово

Сестра Мария — в с. Подчерье

Сестра Анна — в п. Ичет-ди

дед — в п. Ичет-ди

бабушка — в п. Ичет-ди

отчим Иван Якимович — в д. Лемты.

Я 3 года посылал запросы в администрацию Анненского р-на Воро­нежской обл., хотел узнать, за какие грехи нашу семью выслали на север. Ответа не было. И когда в этом году написал в архив Воронежской обла-

136

^^£НМв«КС9 &&5£&Ше&ЭДЩ<* '------  -~..........

. J.§0*r±......................... -...............................—...........■

^ _.„   1U3U-.

сти, получил ответ: «Сведений о применении политических репрессий в виде раскулачивания в отношении вашей семьи не установлено». В соот­ветствии с законодательством, действовавшим на тот период времени, лишение избирательных прав политической репрессий не являлось. Нас не нашли в списках переселенцев.

Кто виноват в том, что угробили нашу семью?

Заканчивая свой рассказ, хочу сказать, что много горя и страданий выпало на нашу долю. Но никто из нас не озлобился на весь мир. Не­смотря ни на что, мы выросли порядочными людьми, честными тружени­ками, патриотами своей Родины, любящими наш северный Коми край.

У меня 49 лет партстаж, считаю, что в людских бедах не компартия виновата, как сейчас подносят «демократы», а отдельные личности, при­способленцы, предатели русского народа, каких, к сожалению, и сейчас немало. А что ждет молодежь?

Уважаемые читатели, исторические факты, изложенные мной в рас­сказе, являются действительностью по своей сути, ведь я сам это все пережил вместе с другими. Факты взяты также из рассказов матери, Гу­ровой Александры Ивановны, и других, очевидцев событий.

5 декабря 2000 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания представлены сту­денткой факультета психологии и социальной работы Н.И. Мезецкой.

137

КАРНЮШИНА ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА

Спецпоселок Ичет-Ди, Троицко-Печорский район

Карнюшина Екатерина Ивановна родилась 6 ноября 1919 г. в селе Старые Курлаки Анненского района Воронежской области в семье крес­тьян Карнюшиных Ивана Ермолаевича и Лукерьи Федоровны. У нее были братья и сестра: Михаил (1906 г.р.), Дмитрий (1909 г.р.), Пелагия (1914 г.р.), Николай (1924 г.р.). Семья имела крепкое хозяйство: 3 лошади, 2 коровы, 20 овец и прочая живность. Все были работящими и очень друж­ными. Старшие братья вскоре женились, стали жить отдельно в своих домах, им отдали по лошади каждому. В итоге у семьи осталась 1 ло­шадь и 1 корова.

К тому времени, когда советская власть решила согнать крестьян в колхозы, все приличные семьи имели собственное хозяйство, на котором работали с утра до ночи, а ничего не имела лишь деревенская беднота (голытьба). По поводу создания колхоза в селе организовали собрание, где стали записывать желающих вступить во вновь создаваемый колхоз. Записалось около 40 семей из числа наиболее работящих и успешных. Они стали работать на колхозных полях и бахче, получили хорошие уро­жаи. Руководство увидело, что бедняки опять в стороне и на втором со­брании приказало, чтобы в колхоз приняли всех бедняков. Родители Ека­терины Ивановны не согласились работать в таком колхозе, и она счита­ет, что именно это послужило причиной раскулачивания и ссылки их се­мьи на чужбину.

7 мая 1931 г. к ним пришли из сельсовета, забрали имущество и ска­зали, чтобы они в течение 24 часов собрались, так как их куда-то повезут (куда, не сказали). Когда Екатерина Ивановна пришла домой, то увидела, что там сидят все родственники и плачут. «Меня мама отослала к крест­ной в соседнее село. Как они собирались, я не видела. На следующий день, 8 мая, был церковный праздник, когда родственники навещают усоп­ших на кладбище, поэтому я была дома у крестной одна. Смотрю в окно, а по степи идет длинный обоз из нескольких телег под конвоем людей с винтовками.

Наша собака завыла. Я побежала туда, залезла на телегу и поехала вместе со всеми. Всех мужчин за месяц до этого ночью арестовали и отвезли в село Анну, в тюрьму, боялись беспорядков. Мы три дня ночева­ли на станции, ждали поезд. Потом привезли мужчин, построили всех и зачитали приговор, за что их с семьями выселяют. Перечисляли имуще­ство, которого не было и в помине, так что со стороны действительно казалось, что наказывают кулаков. Всего из села Старые Курлаки в 800 дворов вывезли 27 семей.

Всем переселенцам предстоял долгий и трудный путь на необжитый север. Для них планировалось организовать специальные поселки в тун­

138

дре, в числе которых Ичет-ди, на место создания которого и отправили воронежских крестьян. Добрались до места назначения через 2 месяца: из деревни вывезли сразу после Пасхи, а в Троицко-Печорск прибыли перед Троицей. Ехали в телячьих вагонах, без сидений, с голым, истоп­танным перевозимыми ранее телками дощатым настилом. В вагонах было тесно, лежать было невозможно, только сидеть. Туалет в виде отгоро­женного простыней ведра был тут же, в углу. Продовольствие, взятое людьми с собой в дорогу, погрузили в отдельный вагон, который отцепи­ли уже на следующей остановке. Все были обречены на голод. В дороге давали хлеб и какие-то продукты. Кое-кто взял с собой самовары, в них и варили нехитрую похлебку. Так, под конвоем, добрались до Котласа, ко­нечного пункта железнодорожного пути. Дальше переправлялись на бар­жах, буксируемых катерами.

Екатерина Ивановна вспоминает, что, когда проплывали мимо какого-то большого села, к баржам попыталась подойти лодка, на которой были две женщины и священник. Они хотели узнать, что за людей везут, но их затянуло под колесо парохода, они перевернулись и погибли.

Плыли вверх по реке Вычегде. Конечным пунктом стала маленькая деревня Вольдино (около Помоздино), от которой тракт напрямую приво­дил в Троицко-Печорск. В этой деревне оставили часть нетрудоспособ­ных переселенцев, а остальные двинулись дальше, более 100 км пеш­ком.

В Вольдино семья Карнюшиных задержалась на месяц. Они собира­ли ягоды и обменивали вещи, тем и жили. Потом их тоже отправили в Ичет-ди.

До Троицко-Печорска шли лесом 8 км, а потом до спецпоселка доби­рались вниз по реке Печоре на лодках местных жителей, потому что была малая вода и пароходы не ходили. Их семью везла какая-то коми женщи­на, которая всю дорогу плакала и просила помогать ей грести веслами, так как была большая волна, и она боялась, что утонет.

В спецпоселок они прибыли в конце лета 1931 г. Все первым делом принялись строить укрытия. Курени (землянки-сараи) располагались не­большими деревенскими группами, кто, откуда выселен; курлацкие — 27 куреней по количеству выселенных семей, рядом землянки выселенных из Рубашевки, из Садового и т.д. «В нашем курене жило 12 человек, все родственники». В землянках были земляные полы и стены, бревенчатая крыша и небольшие очаги-печки из кирпича, который обжигали сами. Их строили как временное убежище, пока не будут построены бараки.

Всех трудоспособных сразу отправили на строительство бараков. Женщины и дети помогали в строительстве, таская из леса мох. Они об­матывали им маленькие елочки, предварительно надрубив корни, выди­рали эти елочки и несли на плече, что было довольно тяжело, особенно если мох мокрый.

139