6 Г.Ф.Доброноженко Л.С.Шабалова Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей

Постепенно людей стали переселять из куреней в бараки. Когда Кар-нюшиных поселили в барак, в одной комнате ютились четыре семьи, в некоторых постоянно шли ссоры за паек, голод лишал людей разума.

После того как основная масса бараков была построена, всех трудо­способных отправили на лесоповал. За работу давали пайку хлеба. Но, чтобы получить хлеб, нужно было выполнить норму, которая была непо­сильной. Даже подростки получали только за сделанное.

Когда Карнюшины еще были дома, под Воронежем, у них сослали на север одну семью, но они убежали, и Лукерья Федоровна ходила к ним. Они присоветовали, чтобы при высылке брали больше ярких цветастых платков для обмена на еду. Перед смертью мать рассказала дочери, что всю зиму 1931—1932 гг. они прожили на те продукты, которые меняли на 20 взятых из дома платков.

Как вспоминает Екатерина Ивановна, «болели все, здоровыми были лишь моя мама и один мужчина. Они ходили между куренями, кому дава­ли попить, кого переворачивали, умерших мыли. О смерти говорили как-то просто. Когда я заболела и уже даже не могла говорить, мама мне показывала платье, в котором меня похоронят. Но кому-то прислали в посылке груши, я съела две и понос прошел, и я выздоровела. Младший брат Коля заболел цингой, при которой ноги сводило судорогой, и люди просто не могли ходить, а если ходили, то скрюченные. Он ходил, низко согнувшись, с палочкой, как маленький старичок, и на него было больно смотреть. Брата я заставляла каждый день собирать щепочки для печки, и только так он выздоровел».

Первой в семье умерла Авдотья, жена старшего брата Михаила, кото­рый был на лесоповале. Дети, пока их отец был на лесозаготовке, после смерти их матери жили в яслях, но постоянно пухли от голода. Они так и умерли, не увидев своего отца.

Потом умер отец, Иван Ермолаевич. На сочельник он держал пост, не ел целый день, жена его ругала, а когда получили хлеба и селедки на пять дней на всю семью, он наелся, а утром не проснулся.

Сват задохнулся, когда обжигал кирпичи.

Старшая сестра Пелагия провалилась под лед, когда во время рабо­ты на лесоповале переходила реку весной по тонкому льду (это часто практиковалось). Ее вытащили и чудом спасли, но все ткани у нее омер­твели, и она была «живым трупом». Осенью ее заставили отправиться на работу в лес. Когда мать обратилась к коменданту поселка с просьбой не брать ее на лесозаготовки, комендант пригрозил оставить всю семью без пайка. Сестре пришлось пойти, и она, отработав зиму, умерла.

Средний брат Дмитрий погиб на лесозаготовке, когда оборвался ка­нат, с помощью которого валили деревья, и он разбился о большой ка­мень. В то время очень много людей гибло при валке леса, потому что потомственные хлеборобы просто не умели этого делать. Рубили как обыч­но, со всех сторон и не знали, в какую сторону дерево упадет. В результа-

140

Николай Иванович Корнюшин с женой и сестрой Екатериной Ивановной.

те кто-нибудь обязательно погибал. Потом уже догадались рубить с раз­ных сторон на разном расстоянии, чтобы дерево падало в заданную сто­рону.

Вскоре на лесоповале умер старший брат Михаил. «Весной пошла встречать последнего оставшегося в живых старшего брата. Хожу между приехавшими и говорю: «Братка не видали, братка не видали?», — все отворачиваются, а потом: «А ты что, разве не знаешь, он умер». Пришла маме и сказала, что братка оставили на сплав. Вышла — креплюсь, а потом за углом и расплакалась».

Мама умерла в 1934 г. Весной обычно собирали клюкву и сдавали государству за 200 г хлеба. В мае Лукерья Федоровна с младшим сыном Колей пошла в лес за клюквой. Обувь была никудышной, ноги быстро промокли, и она вообще сняла сапоги и перекинула их через плечо, про­должая идти босиком. Когда они вернулись, Екатерина Ивановна спроси­ла маму, зачем она это сделала, на что она ответила, что ей было жарко, она даже вспотела. На следующий день она тяжело заболела, была без сознания. Дочь за ней ухаживала. В то время стало известно, что Михаил тоже умер, но Екатерина Ивановна не стала говорить об этом маме, так как боялась ее расстраивать. Вскоре Лукерью Федоровну перевели в больницу, где она и скончалась. Перед смертью она говорила детям, что доктор дает ей не то лекарство, какое она пила обычно. Дети плакали, кричали, бились в истерике. «Нас хотели увести из больницы, но я вцепи­лась в спинку маминой кровати и ни за что не хотела ее отпускать. Когда меня оттаскивали, кровать начала двигаться вместе со мной». Больнич­

141

ные сестры помогли подготовить Лукерью Федоровну к похоронам. Ка­кой-то мужчина с бородой отвез фоб на телеге на кладбище, выгрузил его и закопал. Детям помогали соседи.

Екатерина Ивановна очень много плакала. «Однажды я увидела, что моя мама стоит в комнате. Она сказала мне: «Доченька, ну зачем ты пла­чешь? Я не хочу, чтобы ты плакала, лучше сделай из той муки, что тебе дали, оладушки и помяни меня». Я бросилась на то место, где была мама и стала спрашивать всех: «Где моя мама? Вы не видели мою маму, она ведь только что тут была?». А мне говорят: «Ты что, Катенька? Ведь твоя мама умерла недавно, не помнишь что ли?». С тех пор мне больше не хотелось плакать.»

Когда умерла мама, за ней остались в конторе не выданные в зарпла­ту 100 рублей. Потому что давали только аванс 3 рубля в месяц.

«В нашей семье остались только я с младшим братом. Умерло десять человек: мама, папа, два старших брата, невестка, ее дети, сват, сест­ра».

Летом 1934 г. прошел слух, что нетрудоспособным можно уходить на родину. Собирались в дорогу те, кто выжил. Екатерина Ивановна сшила для себя и брата тапочки из холстины, и они пошли с группой из стариков и детей по печорским деревням. Ночевали под елками. «Мне уже стыдно было просить, а младшему брату подавали хорошо. Зайдем в избу, а у него спросят: «Куда идешь?», —а он отвечает: «На родину». Однако ушли мы недалеко».

В Троицко-Печорске их уже встречали милиционеры. Они говорили людям, чтобы те не шли дальше, а либо остались здесь, либо возвраща­лись обратно в свой поселок. Екатерина Ивановна с братом остались. Они стали искать жилье. Какая-то местная женщина сказала, что у нее хорошая баня и что они могут поселиться там. Екатерина Ивановна уст­роилась на работу в колхоз за 400 г хлеба в день.

Осенью Карнюшиных разыскала женщина с Ичет-ди, просила вернуть­ся и рассказала, что их квартиру заняла друга семья, а семейные вещи хочет забрать соседка тетя Поля. «Когда мы вернулись, я увидела, что действительно в нашей квартире живут чужие люди. Я пошла к тете Поле. У нее стояли мешки с вещами моих родителей, братьев и сестры. Я ска­зала: «Тетя Поля, как же так? Это же наши вещи». Она ответила: «А за­чем они вам, они ведь большие. Я все забрала».

Так и остались в Ичет-ди. Колю определили в интернат, а Екатерина Ивановна не захотела идти туда, сказав, что будет работать. Она устрои­лась на склад перебирать картофель. Взрослые, которые там работали, совали ей картофелины в варежки, потому что в конце рабочего дня всех обыскивали, а в варежки заглянуть не догадывались. Из этих картофелин она варила суп. Весной, летом и осенью Екатерина Ивановна работала в поле.

142

Несмотря на голод и тяготы, была в поселке и культурная жизнь. Мо­лодежь собиралась в клубе, устраивали вечера, гуляния, посиделки, танцы. Екатерина Ивановна вспоминает, что гармони привезли с собой. Постоянно были певцы и гармонисты, которых ходили слушать. Самые яркие из них были в особом почете. В 1939 г. Екатерина Ивановна вышла замуж за такого же спецпереселенца Гаврилу Ивановича Чикунова.

Так и жили до 1941 г. В последние годы перед войной жизнь стала постепенно улучшаться. Колхоз обеспечивал себя: выросло поголовье крупного рогатого скота, табун лошадей перевалил за сотню, овец трудно было сосчитать. Меньше стали забирать на лесозаготовки. Сложились постоянные поселки лесозаготовителей, которые работали в лесу и на реке круглый год. Были построены здания школы, детского дома, больни­цы, клуба. Единственное, что угнетало, это запрет на выезд, необходи­мость постоянно отмечаться у коменданта при любом выходе из поселка.

И вот началась Великая Отечественная война. Вскоре после начала войны, 15 августа 1941 г. у Екатерины Ивановны родился сын Чикунов Валентин Гаврилович. На фронт в первое время кулаков не брали, власть им не доверяла, но с 1942 г. их все же стали отправлять воевать. Забрали мужа Гаврилу, забрали даже брата Николая, хотя ему тогда было только 17 лет (его сначала не хотели брать из-за маленького роста, а потом все же призвали). В то время было тяжело как никогда. Приходилось рабо­тать за себя и за мужчин. Все, что производили, отправлялось на нужды фронта. Самим есть было практически нечего. «Вставали в 4 часа утра, в 5 получали суп, отводили детей в садик и в 6 выходили на лесоповал. В 20 часов приходили домой. Зимой работали при кострах, так как в 16 часов уже ничего не было видно. Вечером кормили детей и ложились спать. Одна женщина, у которой не было детей, говорила, что ночью дети очень плакали, потому что родители, умаявшись за день, ночью не про­сыпались, чтобы перепеленать ребенка. «Сколько дадут выходных, ког­да кончится война?» — спрашивали у десятника. «Четыре» — отвечал тот. За выполненную норму давали 800 г хлеба в день, за невыполнен­ную — 600. Если выполнил норму, нужно ее перевыполнять обязательно, если уйдешь с работы раньше 20 часов, то и вовсе хлеба не увидишь».

В их поселок, как и в другие поселки на территории Коми края, стали переселять немцев с Поволжья, западных украинцев, белорусов, литов­цев. «Более всего было жалко немцев, они в основном были интеллиген­ты и к тяжелому физическому труду не приучены, как они мучались».

На войне погиб муж Екатерины Ивановны. Брат Николай был конту­жен, лежал в госпитале в Подмосковье.

После войны опять наступил голод. Рабочий день не сократился, вы­ходных так и не дали. Опять основная тяжесть жизни легла на женщин, стариков и детей. Паек по карточкам не изменился, колхозники все также сдавали все подчистую, ничего не получая взамен, только государствен­ные облигации. Да и по карточкам давали не все. «Большая часть карто­

143

чек не отоваривалась, и родители беспечно отдавали их детям для игр или просто выбрасывали. Один раз привезли американский шпик и ска­зали, что будут давать на старые неотоваренные карточки. Как я жа­лела, что не сберегла ничего».

В поселок опять стали привозить немцев, поляков, прибалтов, украин­цев, белорусов. Это были те, кого фашисты гнали на работу в Герма­нию, а потом победившая Советская армия возвращала обратно. Но из-за того, что они считались неблаго­надежными, их возвращали не до­мой, а в отдаленные районы страны.

28 сентября 1946 г. был издан приказ МВД СССР и Прокуратуры СССР № 00868/208сс «О порядке ос­вобождения из спецпоселений спец- Е- и- Корнюшина с сыном Валентином, переселенцев, бывших кулаков». По 1950 г

нему снимались с учета семьи, имевшие детей в Красной армии и участ­ников Великой Отечественной войны; награжденные правительственны­ми наградами; женщины, вступившие в брак с неспецпереселенцами. Им выдавали паспорта и разрешали ехать туда, куда им хочется.

После долгожданного освобождения Екатерина Ивановна на родину уже не поехала, так как там из родных практически никого не осталось, все умерли. Она стала жить с сыном в лесном поселке (название не по­мнит), работать на лесозаготовках. Сына растила одна, отдавая ему все свои силы.

Когда сын вырос и окончил в Княжпогосте техникум, он отправился, как и многие, на комсомольскую стройку СЛПК в Сыктывкар. Здесь же­нился на воспитательнице детского сада Алехиной Валентине Афанась­евне, у них появились дети Андрей и Ирина, внуки Екатерины Ивановны. Они уже взрослые, оба имеют высшее образование, Ирина вышла замуж за Вагина Сергея Петровича, растет сын Артемий, правнук Екатерины Ивановны. Выйдя на пенсию, Екатерина Ивановна переехала жить к се­мье сына в Эжвинский район.

Брат Николай после госпиталя остался жить в Москве, работал на стройке, женился, получил жилье, родились дети. Он умер в 1987 г.: было слабое здоровье.

Екатерина Ивановна давно на пенсии, ее реабилитировали. Она мно­гое испытала за свою жизнь, у нее есть большая семья, ее не забывают и органы соцзащиты. Но, несмотря на свой почтенный возраст, а ей сейчас

144

Часовня на месте поселка Ичет-Ди. Июнь 1997 г.

84 года, у нее есть мечта, так и не реализованная за всю ее долгую жизнь, — увидеть родное село Старые Курлаки. Как-то в молодости она была рядом с Воронежской областью. До родного села можно было доб­раться на рейсовом автобусе. Но рейс отменили. Так и не позволила судь­ба увидеть места, с которых она была изгнана.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания Е.И. Корнюшевой со слов ее внучки И. В. Чикуновой записаны в ноябре 2003 г. сту­денткой факультета управления А.В. Лужковой.

ИГНАТЕНКО ЕВА РОМАНОВНА

Спецпоселок Горт-Ель, Троицко-Печорский район

Уважаемый директор ЦГА РК, несмотря на Вашу большую работу и занятость, я прошу Вас помочь мне, старой больной женщине, как бы Вы помогли своей матери, а я попрошу у Господа Бога Вам здоровья и счас­тья. Должен же кто-то и мне помочь на этом свете. А просьба моя такая. Моя семья была раскулачена и сослана в Республику Коми. На момент высылки семья была такой:

Гавриленко Роман Михайлович — отец Гавриленко Елена Марковна — мать Ева Романовна — дочь

145

Серафима — дочь Николай — сын

Проживала наша семья в Белоруссии, в Гомельской обл., Брачинском р-не деревне Стежарное. У нас было крепкое большое хозяйство, кони, коровы, овцы, большой новый дом, земля. Все это забрали. Жили креп­ко, работали много, за это нас и выслали — отца, мать и меня. Младшую сестру забрала тетя, а брат жил отдельно, но его потом тоже выслали. Путь следования: из деревни на подводах до станции Хойники Гомельс­кой области, а потом с Хойник везли поездом, затем опять неделю на подводах до тайги. Привезли нас в голый лес, там мы строили бараки, валили лес и сплавляли потом по Печоре. Как я помню, привезли нас в поселок. В ссылке я была 3 года, а затем, когда сплавляла лес по Печо­ре, сбежала в Ленинград. Родители в ссылке погибли, и я не знаю, где лежат их косточки в Вашей земле. Я бежала, притворялась немой, как вспомню то подорванное здоровье, ту жизнь, то и сейчас спать не могу. Ни о каких документах тогда и думать не могла. В Ленинграде мне помог устроиться Дроховец Игнат Демидович, братовой, он же позднее сооб­щил мне и о гибели родителей в ссылке.

В Ленинграде я прожила прислугой полгода и поехала на родину за справкой, чтобы иметь документы. Меня опять хотели забрать на высыл­ку, но спас меня Игнатенко Сергей Тимофеевич, за которого я и вышла замуж 30 апреля 1933 г. Муж погиб во время войны в 1944 г., осталась я одна, вдова с тремя детьми. Младший сын потом погиб. Как вспомню свою жизнь, то не жизнь, а слезы: ссылка в юности, война, вся жизнь изломле­на. А тут еще Гомельский облисполком прислал мне ответ на мое заявле­ние, что нужны документы. Может, и правильно нужны, но кто их станет искать для меня, бедной вдовы. Одна надежда на Вас, помогите, ведь где-то есть следы и моих родителей, и мои у Вас в республике. Очень прошу Вас помочь. Я старый человек, можно сказать, одной ногой в моги­ле, а перед смертью люди исповедуются, и вот моя исповедь Вам, прав­да. Жизнь теперь такая трудная, может быть, что-то бы и дали.

Извините за беспокойство.

Вдова Игнатенко Ева Романовна.

15 декабря 1993 г.

Запрос Е.Р. Игнатенко на архивную справку находится в НА РК

146

АРХАНГЕЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ

ГАСЮЛЬ ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ

г. Котлас, Архангельская область

Отец мой, Гасюль Алексей Петрович, 1907 г. р., уроженец хутора Мы-ково Жовнинского сельсовета Полоцкой области (Белоруссия) со всей семьей в составе: мать — Степанида Даниловна, 1882 г. р., брат — Алек­сандр Петрович, 1912 г. р. (умер в 1932 г.), — был выслан в 1930 г. с клей­мом «кулак» в Архангельскую область, под город Яренск, село Пантый, что вверх по реке Вычегде. Отец был направлен на лесоразработки, мать с братом из-за состояния здоровья были оставлены в Котласе на Болтин-ской лесобазе. Отца моего отца звали Петром. Умер рано, в 45 лет.

В 1935 г. отец мой бежал с лесоразработок в г. Котлас и устроился на Болтинской лесобазе. Отец мой женился на моей маме, Дмитриевой Марии Васильевне, 1916 г. р., в 1940 г. Я родился в 1942 г., в 1945 г. — мой брат Анатолий, в 1949 г. — сестра Нина, в 1951 г. — сестра Валя.

На Болтинской лесобазе в г. Котласе жило немало белорусских семей (Чичикайло, Шишло, Сильванович, Матусевич и т.д.), и что характерно — эти семьи не только дружно жили, но и умели работать, встречаться, от­мечать советские праздники.

Моего отца в войну несколько раз призывали на фронт, но каждый раз откладывали, оставляли на «брони», т.к. он был очень крепкий и сильный мужчина, а фронту нужен был лес. По окончании войны отец был награж­ден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941— 1945 гг.». В 1948 г. по рекомендации МВД СССР он написал заявление о снятии с него спецпоселения, при этом, получив паспорт, он съездил на родину, где ему предложили вернуться, но куда вернуться, если у него уже была семья.

Мать моя, уроженка г. Саратова, имела троих сестер, ее мать умерла в 1933 г., отца, священника, забрали в Саратове, посадили в тюрьму в г. Котласе, почему моя мама и оказалась в Котласе, где, по сути, с сестра­ми ходила по деревням, меняла что на что могла, тем и жили. Мама была прекрасной матерью, пела нам, детям, песни особого, саратовского, сти­ля, умела танцевать, плясать, в войну работала и в столовой, и в свинар­нике, немало людей спасала от голода, вынося в подоле что возможно было вынести людям. Сам я лично помню тумбочку, где у нас был хлеб, и я, пока не наемся хлеба, не отойду от тумбочки. Остальную часть жизни мама работала на лесобазе, на выкатке древесины. Наша семья имела недалеко от дома маленький огород, где выращивали картофель, лук, репу и другие овощи.

В 1949 г. отец взял ссуду, как помню, 1500 руб. для строительства дома, так как жили в одной комнате двухэтажного деревянного дома. Од­

147

нажды ночью, когда я был еще один в семье, в комнате случился пожар, мама меня спрятала под одеяло, зашумела на отца. Отец, оказывается, закурил папиросу, онаупала ему на ватные штаны. Пожар отец потушил, но с тех пор никогда не курил и мне не советовал, говорил, пусть я лучше выпью стопку, чем курить. Настолько он знал вред курения. В жизни нас, детей, родители ко всему приучали: работать с древесиной, пилить, ко­лоть дрова, укладывать их в поленницы. Мы помогали родителям стро­ить дом, копать землю, ухаживать за посевами, ходить в лес за грибами, ягодами, косить и сушить траву, ломать веники для бани и коз. Родители держали возле дома свиней, коз, кур, гусей. В жизни всегда с отцом, с нашей семьей были друзья родителей, белорусские семьи.

Где-то в 1956 г. отец был награжден орденом Трудового Красного Зна­мени. Утром одного из дней пришел рано утром человек в длинном кожа­ном плаще спросил отца, отец вышел в прихожую в одних кальсонах, а тот представитель вручил ему орден, отец сказал: «Служу Советскому Союзу». Так кратко состоялось вручение награды, которая затем помог­ла ему съездить на родину, как свою, так и матери.

Наша мать верила в Бога, но она всегда молилась молча, хотя мы, дети, не придавали этому значения, и никогда не мешали этому действию. Отец никогда не высказывался по этому поводу и вместе с друзьями от­мечал особо значимые религиозные праздники. Новый год наша семья всегда встречала с елкой, на которую мама вешала пряники, конфеты, а мы утром просыпались, потихоньку ножницами срезали подарки, а ведь нас было уже четверо детей.

Детьми мы много баловались дома, но если отец услышит серьезные баловства — возьмет ремень и каждому врежет по разу, не разбирая, кто виноват. Руки у него были могучие, и одного раза хватало, чтобы каждый «почесался».

Отец наш имел образование 4 класса, но нам, детям, а особенно мне и сестрам, помогал в учебе до 7 класса, особенно по арифметике в реше­нии задач. Он, бывало, решит задачу на бумаге, положит ее в карман, а мы думаем больше как стащить эту бумажку, а иногда будит нас утром рано и заставляет решать, уже подсказывая ход решения, а бумажку по­казывал, когда у нас в тетради уже с его помощью было изложено реше­ние. Тяжело давалась учеба, в школу мы ходили в не ахти какой одежде, хотя мама и старалась, чтобы было все выстирано, и мы были обуты. Поступив в школу в 1949 г., закончил 10 классов в 1959 г., откуда мы, шестеро товарищей по классу, поехали в Москву поступать в МФТИ, но все провалились, двое остались поступать в МЭИ, а мы четверо верну­лись. Я в августе 1959 г. поступил учиться в Ухте в Горно-нефтяной техни­кум, который закончил в 1962 г. После окончания работал в глубоком раз­ведочном бурении по всей Республике Коми, работал на Вой-Воже 4 года на промысле, а с 1966 г. — в системе объединения «Коминефть», в ос­новном на обустройстве нефтяных месторождений: Тэбукское, Усинское,

148

Семья П. А. Гасюль. Конец 1950-х гг.

Возейское и другие. Одновременно мы строили и соцкультбыт, как в по­селках, так и в Ухте: я лично занимался строительством Дома пионеров, где директором стал Карчевский.

Отец наш умер в 1987 г. на 81 году жизни, мама — в 1989 г.

Брат Анатолий после окончания Казанского авиационного института с 1968 г. живет в Киеве, сестры живут и работают в Котласе, где мы, дети, сохранили отеческий дом, подкрасили его, огородили, сестры до сих пор выращивают там овощи вместе со своими детьми и внуками.

В первый раз я съездил с отцом в Белоруссию в 1962 г. в 20 лет. Отец показал лишь место, где был его хутор. Дома на месте не было. Отца, когда он приезжал ранее, председатель совета возил по району на слу­жебной машине, так как им, местным органам, было ясно, что отца выс­лали незаслуженно.

Отец за 5 лет до своей смерти рассказал мне, как все произошло с его судьбой. Когда ему было 23 года, он полюбил дивчину, однако ее любил и бывший председатель сельского совета. Избавиться от конкурента пред­седателю помогло Постановление ЦИК и СНК СССР от 01. 02. 1930 г., подписанное Калининым, Рыковым, Енукидзе. Ночью председатель со­звал Совет, вынесли решение, назвав отца кулаком, а утром — в телегу и на Север. На родине у отца осталась сестра с детьми, их не тронули. Сейчас у меня там живут двоюродные брат и сестра, имеют свое хозяй­ство и внуков.

В 1996 г. мне подсказали в Котласе заняться реабилитацией отца. Я обратился в УВД Архангельской области с заявлением о реабилитации отца и нас, его детей. После переписки я получил справку о реабилита­

149

ции отца в декабре 1996 г., а я с братом были реабилитированы в январе 1997 г. В мае 1997 г. из Комиссии по реабилитации жертв политический репрессий при Витебском облсовете я получил письмо о выплате мне денежной суммы Верхнедвижемским райисполкомом Витебской облас­ти, какая конкретно сумма — неизвестно. Я не придал этому особого зна­чения, но у меня появилось желание съездить в Белоруссию с дочерью и зятем на своей машине, посмотреть отцовские места, и нас пусть посмот­рят. В августе 1997 г. мы поехали. Прибыв на место, я сходил в райиспол­ком, показал документы отца и свои, там же мне выплатили 4900000 бе­лорусских рублей («зайчиков»), что в переводе на наши рубли составило 900000 (сейчас это 900 руб.), т.е. этих денег не хватило даже на бензин. Я спросил в Исполкоме, где имущество отца, куда его передали. Ответ был обратиться в облкомиссию. На обратном пути в Витебске я зашел в об-лкомиссию, где мне отказали, сказав, что нечего задавать такие вопросы. Зная, что такое советское делопроизводство, я оставил заявление, в ко­тором потребовал пересмотреть решение Комиссии с учетом конфиско­ванного имущества. Только через четыре месяца я получил ответ, что документов об изъятии имущества отца нет, значит — отказ в пересмот­ре. Учитывая недружелюбное отношение людей из Комиссии, я написал в различные инстанции Республики Беларусь (Прокуратуру области и рес­публики, Верховный суд, Национальную Палату РБ, Президенту Лукашен­ко), так как, согласно Положению, если есть свидетели, а они установле­ны поименно в протоколе Комиссии, живы и здравствуют, для того чтобы подтвердить факт изъятия. Комиссии также обязаны выносить решение о компенсации за конфискованное имущество в размерах и ценах, дей­ствовавших на момент обращения реабилитированного лица. Мало того, я получил по почте из УВД Архангельска часть документов по архивному делу отца, в том числе и справку местных органов власти Беларусии о составе имущества отца.

Все справки и их копии представлены мною в Комиссию, но мне опять было отказано в пересмотре решения. В результате чего с 1997 г. мною ведется судебная тяжба с судебными органами Беларусии о пересмотре решения облкомиссии. В августе 1999 г. при моем личном участии Ок­тябрьский районный суд города Витебска обязал Комиссию пересмотреть свое решение, но областной суд заставил их назначить нового судью и пересмотреть дело. Конечно, я не отступлюсь, сейчас моя кассация на­ходится в Верховном суде Республики Беларусь. Мало того, мною отправ­лены письма в газеты «Комсомольская правда» и «АиФ». Эта тема про­блематична не только для меня, но и для многих людей нашего поколе-

ния

Такова судьба моих родителей, моя судьба. Спасибо тем людям, ко­торые обратились ко мне с просьбой дать воспоминания о семье, выход­цем которой являюсь я, семье, которая считалась кулаческой и в которой мы, дети, получили достойное воспитание, образование и при этом не­

150

ели пользу людям своим трудом, несмотря на те невзгоды, которые пре­терпели в ранние годы.

Буду признателен, если что-то из того, что я написал, попадет в Книгу Памяти Республики Коми.

С уважением Гасюль.

22 января 2000 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания, написанные ПЛ. Га-сюлем, представлены студенткой факультета психологии и социальной работы СыктГУ НА. Макариковой.

из пр от о кола< Й8 57 заседания комиссии: >>\ 4

"г• -....."Ч ^;trp-Hл Вкт0белом-:otJластжрш^^-Сове?Vдутат^г^-^;^    - ;г:г'

'\>     ; по'оказанию со действ

'жертв политических-репрессий- 20^80~Х'годов *-,\>V'k увековечения ',кх\памяти  ;

-'; '     ~ - \" 'г»; Витебск

/ 25 апреля 1997 -г.

Слушали; заявление Гасюль: Петра Алексеевича, проживающего по адресу; :169400> Россия, Республика'Коми, Ухта1-:о компенсации за имущество отца Гасюля Алексея Петровича.; > ч -

Согласно заявлению Гасюля Петра Алексеевича^ архивным с&рав^» кам по архивному делу W

кой области, отец ,заявите ля Гасюль, Алексей Петрович, 1907 г^р. , уроженец Полоцкой области Beрхнедвинского (бетшего>;Ярйссенско* го) района Еовнинского\сельсовета'хутора Ныково^ крестьянин-единоличник, ;в порядке раскулачивания был Направлен на, спецпо-свл'ение< в^И

декабря 1996-г. Гасюль АЛЬ реабилитирован»  ^

.,;,Ч:>,,ЗМеСТ:е;::>С,,:;НИ^

нида;(0тёфанида);Даниловна/; 187,5 г «р., брат' ~ Гасюль Длександр Петрович, I9II г.р. В архивной справке указаны находящиеся чна спецпоселение дети• Гасюля Алексе^ ПетровичаГасюль' Петр ;4лек-сеевич, 1942 :;;г.'ри Дмитриев Анатолий' ;Алексе/еви**#?:>X945'''r.:pV> родившиеся в ^Архангельской области,'которые скяты с^уче^а/с^ц)-поселенияVi4j сент'ябркя 1£48 г»,В местах высылки,'-умерлй'-Та^ль

Точный адрес опущен.

151

имущества

В1ГЧГ

алу^пре?^оУавявйн«й УВДЗитё<5еарго,~рблися^^^

Положением'- *0 порядке восстановления - граждан,: Пострадавших ■ от

реиреесийв 20~80*х^^.....в

связк^ реоресс!|ей"|"ас1ожя Алексея 'Петровича';;ridдлежи^' внпдате его снну>Гасвдю:йетру Алексеевичу поЧрешвдай^ Верхнедвинского рай^сиолзока' денёжная^койде;нсация в^десят»крат^ом/'|)адл1ере ус~ **но>л#^

на;;м^ме>нг вызлатк; кош*енсации>\^;с "Г-,4:?Ц^у:?^"г- V-.Л i''\4- ' v-, $&д; в^те<5ского

рр;Ли%1Го► дх^'Йа ♦ ;»' ^;: -/' / %'. v.;' ; - - *\?:»* - * :*  -*}<.\: >у      4;*

^едседател^комиссии, ^л ч . / 4 "   ц" Крот

- >С'"'/А      ;й\ ОЛ-4 " :<-    V \^>^:^Vv\Fac^bfn.A# :"' -;>^?^Д>-:1 "..у.^З^артаШ^а;iv7$Tj&^3$

ЛШ^^ ? 'ГЛЛЛ :Л^^Л^Р 'Шг^^Ш V >

' ч%^0^йен^ое?; поЛ^ениеЧ;се>^11'сГа'Сюл^; ;Ад*;кс*]я^

р;:жителд .'д • ^штат жозжжжстгь е/с;ДриссеHc»o.f.о..'pato* ж:шнт$€$жо%\ облает *f./до и-после, революции, с^ставля^о:Гдемли>1?

-^^о^ов^^^ели-яаёйную^ раб05^;с'ШуЩ^        ^' ''было^рас:|сула^ёно^А;^Я^^

/;Арх*в£ст ;/> Г > ' :* - v     "\ В.А

152

ДУНЧЕНКИН ЗОСИМА АЛЕКСАНДРОВИЧ

Спецпоселок на Пинеге, Архангельская область

Мне было два года, когда нас выслали в 1930 г. Впоследствии мать мне рассказывала, как нас раскулачивали и выселяли. Дали взять с со­бой только то, что необходимо в дороге, посадили на телеги и до города Вольска довезли на лошадях, а там погрузили на баржи и повезли по Волге дальше, а потом везли в товарных вагонах. Кроме меня еще была младшая сестренка Катя, трехмесячная, вот и пришлось матери с нами помучиться в дороге, людей много, большинство с детьми, в вагоне душ­но, вонища, дети мочатся, сушить негде, стираться тем более. А везли нас с большими остановками, как груз какой. В вагонах были двухъярус­ные нары, и они все были забиты людьми с детьми. На каждой остановке что-то случалось, то кто-то убежал, кого-то избили, а иногда и покойников оставляли на станциях хоронить, а детей, которые остались без родите­лей, отправляли в детдом.

Мы приехали в Архангельскую область. Женщин с маленькими деть­ми квартировали в деревнях у местных жителей, а мужиков погнали в тайгу за 25 км от деревни рубить лес и строить дома для жилья, а снача­ла они жили в землянках, построенных в земле (впоследствии эти зем­лянки использовались как овощехранилище).

По мере постройки домов их сразу же заселяли, так постепенно и жен­щин с детьми вывезли из деревень. Началась вырубка леса, корчевка пней, вручную разрабатывали землю для полей, работа была тяжелая, а с питанием было плохо, люди тощали, пошли болезни, тиф, почти ежед­невно кто-то умирал. Чтобы как-то выжить, стали убегать на родину. Тех, кому удавалось убежать, охранники на лошадях догоняли и возвращали обратно, сажали в специальное помещение. Но все равно убегали, ухит­рялись лесом обходить дороги, чтобы не попасть конвою, но не всем это удавалось, так как лес кругом незнакомый и болота, вот и получалось — кто заблудиться, кто в болоте от истощения завязнет — погибло много (позже охотникам попадались трупы людей, уже разложившиеся). К мес­тным жителям за 25 км тоже убегали, что-нибудь променять на кусок хле­ба или что дадут. Мать мне после рассказывала: бывало, только из лесу в деревню покажешься, а ребятишки деревенские с криками бегут на­встречу и кидают в тебя чем попало до тех пор, пока кто-нибудь из взрос­лых не увидит и не прогонит их. Вот в таких условиях мать доставала нам с сестренкой на пропитание, уходила после работы в ночь, не досыпая, не доедая, а лишь бы мы выжили, но сестренка долго не прожила, умер­ла, остался я один у родителей. Были с нами еще дедушка с бабушкой по отцу. Они тоже не перенесли такого потрясения и недолго пожили с нами, померли. Отец мой работал на стройке домов, а мать — в лесу. С нами жили брат и сестра отца, они тоже не хотели такой жизни и убежали. Им

153

повезло, что их не поймали, так они и оказались у себя на родине, где и прожили до своих последних дней.

В лесу уже появляется небольшой поселок. Самый центр построили на горе, а на самом коньке сделали вышку пожарную. Поселок оттуда виден весь, как на ладони. Но пожарники не всегда находились на вышке, и в тот момент, когда там никого не было те, кому надоедало жить, зале­зали на вышку и вниз головой падали; некоторые в своей квартире веша­лись — покойники были ежедневно.

Построили ясли для детей, кто оказался в возрасте 4—5 лет (вот, по­жалуй, с этого момента и запомнилась мне моя жизнь тогда). Однажды мне сказали, что поймали и мою мать, она хотела убежать, я отпросился у нянь, и меня отпустили навестить ее. Когда я пришел к этому дому, он был недалеко от наших яслей, я спросил про мать, и мне открыли дверь, мать обняла меня и заплакала, я тоже (она была там не одна, а попались вместе с ней и другие женщины), поплакали, поговорили и охранник за­пер дверь, а я пошел опять в ясли. Потом мать угнали далеко на лесоза­готовки, а я остался надолго в яслях. Ушли в побег и мой отец с двумя товарищами, потом мне стало известно, что товарищей поймали и при­гнали обратно как пойманную скотину, потому что охранники на лошадях верхом, да и с плеткой, беглецам руки свяжут и впереди лошадей гонят. К счастью, мой отец избежал такой участи, а получилось так (я позже уз­нал): отец мой ногу стер, когда шли лесом через болота, а обувь худая была. Позже набрели они на охотничью избушку, дальше идти отец не мог, решил отдохнуть в этой избушке, а товарищам сказал, чтоб они вре­мя зря не тратили и шли дальше. Они ушли, а когда вышли на дорогу и пошли по ней, то тут охранники и схватили их, но они отца не выдали. Так он потом добрался до родных мест. Сначала скрывался у родных, а по­том уехал в город Фрунзе к брату, там они вместе жили очень долго.

А у меня тем временем жизнь протекала в яслях. У нас были две млад­ших и старшие группы. Младшие были сами по себе: никто к нам не захо­дил и не смотрел, воспитателей тогда не было, только еду принесут и все. Как мы жили? Это была комната большая, кругом стенок стояли кро­вати, а сбоку комнаты стоял длинный стол. Обедали в два приема: снача­ла младшие, потом старшие. На середине комнаты стояла железная печь с вьюшками наверху, они открывались и туда клали дрова, труба выходи­ла прямо в потолок; вот так нас и обогревали и забавляли, и рассказыва­ли кто что знает.

В поселке в это время люди уже жили более-менее, выращивали кар­тошку, капусту и т.д. Скота еще не было, вот все отходы от пищи приноси­ли к нам в ясли; картошку тогда варили только в мундире, так что очистки получались только пленка, но мы и этому были рады, лишь бы чем уто­лить голод.

Помню один случай. Принесла нам одна тетя полный эмалированный таз очисток. Там были и сырые, и вареные очистки. Не успела она зайти,

154

как набросились мы на этот таз с очистками, чуть ее не свалили, ей бы обидеться, а она чуть не плачет, глядя на нас. Кому меньше, кому больше досталось. Вот мы с вареной картошки очистки съели, а сырые по очере­ди жарили — лепили их вокруг трубы на печи. В этот раз что-то дрова плохо горели, решили подлить керосину сверху на дрова, но кто-то под­толкнул, и керосином облили часть очисток, тем не менее дрова разгоре­лись быстро, плита стала красной, и очистки поджарились и стали отска­кивать на пол. Мы их подбирали и ели с аппетитом, все-таки они потол­ще, чем с вареной картошки шелуха.

А в основном кормежка у нас была три раза в день: щи из зеленой капусты, что сейчас оставляют скоту, в этом супе поймать было нечего, одна зеленная вода, граммов 300 хлеба на целый день, но малышам и этот кусочек не попадал — отдавали его старшим, малыши ели только эту зеленую водичку. Старшие заранее приходили и запугивали, чтобы мы хлеб им оставляли, иначе они нас к печке погреться не пустят.

Вот с такой зелени я утром вставал, у меня и глаз не видать, весь опухший; днем опухоль немного спадает, а утром следующего дня все снова опухшее. Видимо, обслуживающий персонал заметил, что со мной что-то неладное творится, и решили ко мне мать вызвать. Ее отпустили, она приехала и забрала меня к себе.

Нам дали комнату в поселке, и она стала, как могла, отхаживать меня, постепенно кормить. Я был на грани смерти, на мне осталась только лишь одна кожа. Но постепенно я начал приходить в себя. Больше мать меня не оставляла — брала меня с собой на работу летом, а зимой мы возвра­щались в поселок. Зимняя заготовка леса была при поселке, так что жили дома. Лес подвозили к речке, а весной этот лес сплавляли по реке, пока стояла большая вода. Когда вода спадала, появлялись пороги и большие заторы, и по берегам далеко разносило в большую воду лес, а потом он высыхал и оставался на берегах. Вот этот лес весь мы и собирали по кустам и выкатывали в речку, а заторы разбирали, и так вниз по реке километров за семьдесят. Для этого строили плоты, а на них домики с печками железными, нарами прямо на плотах, и так жили все лето. Когда лес догоняли до места, то плоты закрепляли к берегу и тут заготовляли лес до осени. Днем родители уходили в лес, а мы (я был не один из де­тей) оставались на плотах, мыли посуду прямо с плота, и поэтому около плотов было много мелкой рыбы. Пустим котелок на отмочку на веревоч­ке, налезет полный, вот так и выдергивали котелок— понемногу всегда оставалось, так что без ухи ни один день не оставались.

Вот так мы и жили. Жизнь на природе, конечно, лучше, чем в яслях: с питанием нормально, только комары одолевали. Потом я пошел в школу. До четырех классов учили у нас в поселке. Однажды к нам с матерью вернулся мой отец, наверное, соскучился и приехал, но там, у брата, жи­лось ему лучше, но он приехал к нам. Условия жизни стали немного луч­ше, если трудиться в поте лица, можно жить, обрабатывать себе участок

155

земли, выращивать картошку и т.д. Но в первую очередь, конечно, нужно было работать в колхозе 8—9 часов, а в лесу и больше получалось. Отец мой работал на тяжелых работах: корчевка пней вручную, при помощи топора — о технике тогда и не думали, а потом на мелкие части рубили. Это были смолистые сосновые пни. Потом загружали эти колотые пни в печь большую, наглухо закрывали, замазывали, чтобы воздух не попа­дал, а с обеих сторон печи топили день и ночь дровами из пней. Выходи­ла смола по специально построенным трубам в бочки. А с бересты гнали деготь, вырабатывали и скипидар. Вот весь этот продукт заправляли в деревянные бочки и отравляли в район.

А за побег отцу моему я даже не знаю, было что или нет, во всяком случае, я не замечал тогда ничего такого. Знаю, что приехал он и сразу взялся за работу. Работал допоздна, и дома потом дел хватало. От тяже­лой работы он заработал себе грыжу, вот это, видимо, и осталось для отца наказанием за побег до конца дней его жизни.

Отец был хозяйственным человеком и поэтому, немного обжившись после возвращения, стал заводить домашнее хозяйство, чтобы как-то облегчить семейную жизнь. Сначала купил пару овец, потом телку, а че­рез год у нас была уже корова. Но опять же пришлось платить государ­ству налог: 45 кг мяса и 16 кг масла топленного в год. Как только теленок от коровы подрастает, сдаем его на мясопоставки каждый год, а в воен­ное время сдавали еще сухую картошку, да так, чтобы она была аккурат­но нарезана, чтобы не было подгоревшей, иначе не принимали. Не по­мню, сколько ее надо было, но сушили почти всю зиму, приходили вече­ром с работы и начинали, да еще с березовой лучиной все делали, сна­чала ни лампы, ни керосина не было, потом появились лампы и керосин, а электричество, пока мы оттуда не уехали, и не знал, что оно существу­ет.

Собирали теплые вещи для фронта, ходили по квартирам, у кого что есть: шуба, шарф и т.д. В начале войны отца у нас тоже взяли в труд-армию в Архангельск. Отец был и так нездоров, их послали на самые тяжелые работы, а кормили плохо, пошли болезни: тиф, цинга. Я в это время перешел в пятый класс, и уже пришлось ехать за 25 км в деревню учиться.

К началу учебного года родители везут детей, чтобы найти жилье у местных жителей. На зиму договариваются за определенную плату за жилье и едут обратно, а мы остаемся у хозяев. Хозяева, у которых я жил, во время обеда дважды к столу не приглашали, поэтому я частенько ос­тавался голодным, стесняясь сесть с ними за стол. После уроков у меня была обязанность: из колодца наносить воды, дров на три печи наколоть. Семья у них состояла из четырех человек: дядя Андрей (так я его в то время звал, брал меня с собой в лес за дровами, за сеном в полюшники), его жена, сноха с маленьким ребенком, а сын в то время был у них в армии. В хозяйстве была корова, овцы, куры, поросенок, теленок каждый

156

год. Работы по хозяйству всем хватало: если они все чем-нибудь занима­лись, то мне надо было с ребенком нянчиться, так что на домашние уроки времени не было. Как иждивенцу, мне давали 400 г хлеба по карточке в день. Без поддержки хозяев трудно пришлось бы, поэтому каждую суббо­ту бегали домой, чтобы что-то принести из питания. В пути домой надо было переправляться через две речки. Одна река Пинега (шире Вычег­ды), другая, посредине пути, метров семьдесят шириной. Это все было большой задержкой в пути, но только к восьми, а иногда и к девяти часам в субботу вечером бывали дома.

Мать сразу бралась за мое белье, избавлять от вшей, даже в голове их было полно (трудно было от них избавляться в то тяжелое голодное время, это был подходящий для этих насекомых климат). Надо было про­жарить в печке белье, постирать, прогладить. В воскресенье после обеда все, что мать приготовит мне с собой, я забираю в обратный путь. Вече­ром добираемся до своих квартир, а утром — в школу. Первые дни после домашней обработки чувствуешь себя поспокойнее. Учиться было труд­но, но на тройки, а бывало, и четверки я тянул.

Вот в таких условиях я проучился два года, закончил свой пятый- ше­стой класс и матери сказал, что дальше учиться не буду, пойду работать, это было для меня не ученье, а мученье. Она меня просила еще как-нибудь годик проучиться, закончить семилетку. В то время семилетка счи­талась как десять классов. Можно поступить учиться куда-либо, но я о будущей жизни тогда не думал: надо было как-то выжить. Шла война, в 1943 г. я пошел учеником в сапожную мастерскую. Нас было учеников пять человек, шестой был наш мастер, который давал нам работу и учил нас. Из пяти человек двое пришли уже с фронта: один без обеих ног (на протезах), другой с изуродованным лицом, но голод заставлял работать всех, кто мог двигаться. Был лозунг «Кто не работает, тот не ест». Комен­датура тоже следила, чтоб все работали: нет на работе — сразу в поиск бросалась. Эти два фронтовика, несмотря на то, что калеки, не бросая из рук работу, пели нам фронтовые песни, да так хорошо—просто заслу­шаешься. Мне тоже стало легче жить — все-таки дома вместе, и расход меньше, и с питанием лучше, а в школе получался расход двойной, а жил впроголодь. Однажды к нам в мастерскую зашел почтальон, что-то мас­теру нашему передал и ушел. Помню потом он издалека начал задавать мне вопросы: пишет ли нам отец, где работает отец, не болеет ли и т.д. За разговором мы работу из рук не бросаем, каждый из нас что-то делает, одновременно и разговариваем. Вот наш мастер положил свою работу на верстак и подошел ко мне, так спокойно вытащил из кармана фартука извещение, дает мне и говорит: вот мне сейчас передали, можешь идти домой, отдыхай до завтра. Я уже догадался, в чем дело, не стал смотреть извещение, молча собрался (только и смог сказать мастеру «спасибо») и пошел домой, а дома лег на кровать и дал волю слезам. А вечером мать

157

пришла с работы, смотрит извещение на столе, тоже заплакала, но что было делать: таких извещений получали многие, а жить как-то надо.

Потом я пошел работать в колхоз. Работа была разная (каждый день думали: куда пошлют завтра): валил лес с корня лучковой пилой, выби­рая деревья, которые под силу, потом надо было обрубить сучья, сжечь их, а хлысты распилить на четырехметровый ассортимент и раскатать так, чтобы между ними могла пройти лошадь с санями, погрузить и увез­ти. Мне было трудновато, я был маленький ростом, а снег в лесу глубо­кий (ведь надо было, прежде чем свалить елку или сосну, ее до самой земли отоптать, то есть освободить от снега, чтобы не получился слиш­ком высокий пень, иначе за это штрафовали). Я приходил домой всегда сырой, в мерзлой одежде. По ночам дома кашлял, а потом заболел и не мог уже выходить на работу.

После болезни меня послали на смолокуренный завод топить печи. Печей было четыре: две печи пни обжигали, чтобы из них смола шла, а две печи — бересту, связанную в большие пачки и загруженную так же, как и пни, в большие печи и наглухо закрыты, а с обеих сторон — топки. Вот эти топки и топили день и ночь двухметровыми дровами (такие длин­ные печи были), пока не выйдет из пней вся смола, а с бересты —деготь. Потом чинил сбрую (это упряжка для лошадей), хомуты, вожжи и т.д. Раз­возили по полям торф, навоз, дрова по учреждениям.

Однажды подъехал к одной поленнице, а дрова обледенели, смерз­лись. Я стал обухом топора

разбивать поленницу, а рука­вицы были мерзлые, сколь­зкие и топор выскочил из рук да острием попал прямо в колено. На мне были ватные брюки, это может, уменьши­ло удар немного, но сразу я не обратил внимание, мне надо было нагрузить да ехать. Я погрузил, увязал и поехал, потом только в до­роге почувствовал боль. Прямо с возом я подъехал к больнице, там мне с трудом сняли валенок с ноги — все смерзлось, пропиталось кровью. Ногу мне обработа­ли, перевязали, а идти до­мой самостоятельно я не мог. Меня довели, лошадь угнали. На перевязку прихо-

ирвйптт щтттт ш третьей тумт

ЧгкозьскмЙ. сельсовет, д.^Стзыч*

ос и ov   4А <х ел * о   t*.*j г< / \

>ц j9<kj&+£vl<a a fybOviAкайле^Д-

if

158

дили на дом. Через 2 неде­ли я уже мог ходить, вскоре вышел на работу (48 лет прошло, а отметка от раны до сих пор видна).

В зимнее время возили сено издалека по замерз­шей реке на лошадях. До­рога по реке ровная, хоро­шая, и мы сидим спокойно, каждый на своем возу, и едем потихоньку. Я даже задремал однажды, когда моя лошадь до берега дош­ла, где надо было в гору входить — она останови-3. А. Дунченкин с женой и детьми. лась, и задние стали кри-

Вторая половина 1950-х гг. чать мне (так как я дорогу

перекрыл), но я не слышал, и тогда они подбежали ко мне и разбудили, и мы к вечеру доехали до места. Потому я заснул на возу, потому что дома плохо сплю — кашляю целыми ночами. После поездки за сеном я опять заболел, простыл еще больше, и мать не могла уснуть ночью от моего кашля и ничем не могла его остановить. Утром она ушла в лес на работу, а мне сказала сходить в больницу. Так я и сделал, температура у меня была тридцать девять, когда смерили в больнице, сказали острый брон­хит, и дали справку освобождения от работы. После выздоровления опять на работу я вышел.

Перед войной к нам привезли пополнение — высланных людей из Бе­лоруссии, а потом из Польши эвакуированных поляков, потом власовцев привезли, как предателей Родины считали их. Людей навезли много, и порядка в поселке, который немного наладился, не стало. Работать в лесу, обращаться пилой они не умели да и не хотели. Мы, говорят, его не сажа­ли — такая у них отговорка была, особенно у власовцев. Ломали пилы, чтобы не работать. Пошли опять болезни всякие — бараки все перепол­нены, спали на двухъярусных нарах. В лесу стали появляться, как их в то время звали, «гопники» (это заросшие, оборванные люди, вооруженные ножами, а бывало, и ружьями) — это из тех, что убегали с поселка. У кого есть куда бежать, убегали совсем, а у кого нет родных на родине, вот они и собирали шайки в лесу, нападали на обозы, везущие продукты по доро­ге, на людей, идущих по дорогам. У охотников отнимали ружья, подкара­улив их в избушке, убивали, а сами жили в ней. (В то время мамаши или бабушки пугали своих маленьких внуков, если закапризничает «вот сей­час придет гопник и заберет тебя», и ребенок умолкал.)

159

Потом, когда кончилась война, когда освободили Польшу, разрешили всем полякам выезжать на родину, кто как сможет. Был один выход тог­да — по реке, и люди стали строить плоты на две-три семьи, потом укла­дывались на них и вниз по реке, а река была быстрая, да еще с порогами, так что не каждому удавалось удачно проехать эти пороги. Налетали пло­ты на камни и разбивались. С 1947 г. стали отпускать и наших людей на родину. А в 1948 г. эта радость дошла и до нас с матерью. Мы рассчита­лись, собрались и выехали. Сначала на лошадях до деревни, потом на пароходе по реке Пинеге до Архангельска, а дальше на поездах. С пере­садками доехали до Вельска, из Вельска пешком с матерью через села. Так мы и добрались до своей родины.

Мать не узнала свое село: все выгорело, дома стали редкие (когда раскулачивали, было много поджогов, и пожары уничтожали дома и сады, после нам и в письмах писали о пожарах). Мать говорила, что, когда уво­зили нас из села, все село было в садах и дома полностью застроены. По селу мы шли днем, жарко было, люди у дворов сидели и смотрели на нас, возвратившихся через 18 лет. Выносили нам пить, и мы с удовольствием утоляли жажду. Потом дошли до родных дедушки и бабушки, они уже тоже ждали (о нас кто-то сообщил им). Так закончился первый этап моей жиз­ни.

Спустя несколько лет, когда настала пора идти в армию, меня призва­ли служить в Коми республику. Я попал на зону в Верхний Чов, где сидели репрессированные, но теперь я сам был в качестве надзирателя над по­добными себе. Вот таким образом повернулась судьба!

В Коми я познакомился со своей женой Марией Николаевной. У нас родились сын Виктор и дочь Людмила.

Вместе Зосим Александрович и Мария Николаевна прожили, по сло­вам родных, долгую и спокойную жизнь. В 1998 г. Зосим Александрович умер, оставив в качестве завещания для родных и для всех потомков тетрадь со своими воспоминаниями и переживаниями: рассказ о своем детстве.

Март 2003 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания, написанные ЗА. Дунченкина, представлены студенткой факультета пси­хологии и социальной работы Е.Е. Манчевой.

160

АРХИВНАЯ СПРАВКА

\V 5' ч;4 Г6 "декабря^ 1992 ^г.\Щ8/Д~25&в

По имеющимся архивньш документам установлено', ,ч*р Дунченки­на, Анна Никит ична>° 1908 т*. 'p*Nf уроженка: Саратовской области , вместе со своей семьейv '°У**; %/:'X    J '*v"4' *

\Дунченкин Михаилейваковкч, 1874 г.р., отед мзгжа - Дунченкина Акулина Ивановна^ 1875'*г.р., мать 'мужа-Дунченкин Александр Минаевич, 1908 г. р., муж ; Дунченкин Тимофей Минаевич,'1903 г.р., брат'мужа Дунченкина Бвдокия.Ми'наёвна, 1913 г.р., сестра мужа Дунченкина Клавдия Тимофеевна, 1928 г.р., ' Дунченкин ЗосимаАлександрович', 1928 г.р., сын ' Дунче нкина^ Екатерина Александровна, 1930 г.р.,, дочь, была направлена на спецпоселение в порядке раскулачивания в Пинежс-кий район Архангельской области-в\ 1930-'г-.V/ "*' V-V,',V

4 октября 1947 г» Дунченкина Анна^икитична/^'^ета^спецпо--селения снята на основании Приказа МВД и Тене^ральногоУпрокурора СССР от 28 , сентября/1946-Г./;'\'  V\ ^ ";Д:- ;       л

В 1938 г. Д^чен'к'кн'Минай Иванович умер; :- '

VB 1944 >. Дунченкина'Акулина,;Ивановна'"^ерла^.'-\    _ ' Дунченкин Александр^Иванович "умер 1 в 1944^г.'у'УУ/' В' 1937 г- Дунченкины^ Тимофе^Иванович' и Евдокия"Минаевна бежали с места спецпоселения, :других сведений не имеется.

22 апреля 1945' г*УДунченко Зосим Александрович с учета спец­поселения снят/ sale^'достигший шестнадцатилетнего:'возраста ^на основании постановления СНК СССР от 22 октября 1938 г.

4 Све де ний "6 'дальнейшей, судьбе' Дунче нкиньяс Клй щт- Тимофее а ян и Екатерины Але^с^ёвнн0в: документах 'архива ;Ш£';#ВД;не- имеется.'

Основание :';Фонд Т*1' Арх*Д'личное" дело/В 47§ёХ^\'^';%       ; /:\;

' < Шчаль кик * отде ле ния'"с пёцфо н'дов ;'" J ] > " * х 7   >,/ ь s* ^ V,:"* - < ^ 1 * :-;ЙЦ УВД' Архангельской' области;" - л       '<ЗЬ А.\Вел'ю&о,

; * 'Архивист - " ' '5ЛV^V;f "V-'^-'щ:' :\,/;  ;    ;"        " £*Ж^;-ВрмВшко',

161

АРХИВНАЯ СПРАВКА

Дунченкину З.А. 22 августа 1994 г. 1R Д-13

о В до куме нт ах архи вно г о фо нд а Во ль ско й Из б и рат в л ь н о Й комис*» сии Саратовской области в списках раскулаченных и выселенных из с* Цамодуровка Черкасского района по состоянию на 25 марта 1930 г. значится семья Дунченкина Минея Ивановича.

Местожительство - с. Самодуровка, соц. положение - кулак, семейное положение' - жена - Акулина, сын - Тимофей, дочь - Клав­дия , Анна, Екатерина, Евдокия, сын - Александр, Зосим.

Имущественноеположение* дом с постройками, амбар, лоша­дей - 2,; коров>• 2, овец-< 10 и сельхозинвентарь. Имущество конфисковано по. суду.

Характеристика. , Сын попа, торговец, в хозяйстве применял наемный труд,,лишенец. Осужден на 2 года лишения свободы с выселением на 5 лет.

Других сведений о семье Дунченкина М.И. не имеется.

Основанием Ф. Р-725...1 Д. 79. Л. 5.

Директор Вольского филиала ГА Саратовской области * Архивист I категории

В.З. Шмыров О.И. Бардина

МАТВЕЕВА (ДРЕЙЛИНГ) ТАТЬЯНА МАТВЕЕВНА

Матвеева (Дрейлинг) Татьяна Матвеевна родилась 10 января 1937 г в селе Федоровка Федоровского района Ростовской области в семье Дрей­линг Матвея Ивановича и Валентины Вячеславовны.

Мать, Дрейлинг (Шалунова) Валентина Вячеславовна, родилась 24 января 1903 г. в Таганроге в русской семье потомственных купцов II гиль­дии Шалуновых. В семье все были образованными, учились в гимназии.

Отец, Дрейлинг Матвей Иванович, родился 27 января 1902 г. на хуто­ре Степном населенного пункта Матвеев Курган Ростовской области. Се­мья была большая — мать, отец и шестеро детей (Мартын, Матвей, Иван, Павел, Екатерина, Дорофея). Жили на немецком хуторе, в семье говори­ли по-немецки и по-русски, имели землю, большую усадьбу, были очень зажиточными. Но члены семьи работали наравне с наемными работни­ками — батраками, ели также за одним столом.

1 Номер описи отсутствует. 162

В семье Дрейлинг было принято с детства решать судьбу детей: доче­рей определяли замуж за сельских работников, старший брат Мартын был наследником, ему переходила часть хутора, и он должен был быть впоследствии хозяином.

Матвею Ивановичу была определена роль образованного человека, городского жителя. Он должен был получить образование и жить за счет собственных знаний, а не работы на земле, и не получал от родителей части владений, потому что они вкладывали деньги в его образование и содержание в городе. Для этого его еще ребенком внедрили за деньги в приемную семью в Таганроге и определили учиться в русскую гимназию. Матвей Иванович также хорошо знал немецкий язык. После окончания гимназии он должен был учиться на агронома.

Во время Первой мировой войны 1914 г. семья Шалуновых разори­лась. В 1915 (16) г. умерла мама Валентины Вячеславовны Елена Федо­ровна.

Война почти не отразилась на жизни семьи Дрейлинг, ведь они пахали и сеяли на земле по-прежнему.

В 1917 г. произошла Великая Октябрьская революция. После нее Шалуновым стало совсем туго, они голодали. В городе творилось невесть что, кругом хаос и неразбериха. Валентина Вячеславовна фактически осталась сиротой (мама умерла, а отец был пожилым и немощным). Се­мья была разорена и умирала с голоду. В качестве выхода из создавшей­ся ситуации она поступила в агрошколу, которая могла обеспечить ее пропитанием, там давали похлебку. Насчет стипендии ничего неизвест­но.

В этой же агрошколе учился Матвей Иванович, но не из-за пропита­ния, а потому что был с детства определен агрономом. Ученики школы были очень дружны между собой, как одна семья. Позже не все выпуск­ники стали агрономами, но дружба сохранилась на всю жизнь, они до самой старости не теряли связи друг с другом. В школе все были моло­дыми, беззаботными. Девчата нравились ребятам и наоборот. Между не­которыми была не только дружба, но вспыхивала и любовь. Так произош­ло и между Валентиной Вячеславовной и Матвеем Ивановичем. Они по­любили друг друга и где-то в 1924 или 1925 г. поженились.

21 января 1925 г. в Таганроге родился их первенец Александр. К тому времени они уже закончили агрошколу и имели дипломы агрономов. Сна­чала они жили в городе и работали в разных местах (куда направят), пока не поженились. Потом определились жить постоянно на хуторе Степном у родителей Матвея Ивановича. Валентина Вячеславовна хорошо вли­лась в семью Дрейлинг. Она их уважала, несмотря на их необразован­ность, никогда ничего плохого о семье не говорила, на тяжелую жизнь на земле не жаловалась. Родные сестры жалели ее, ведь она, потомствен­ная горожанка, вышла замуж за немца, который занимается тяжелым сельскохозяйственным трудом и ей самой приходится заниматься тем же.

163

В августе 1926 г. на хуторе родился второй сын Константин, назван­ный так в честь брата Валентины Вячеславовны, сгинувшего в годы Граж-данской войны (ему тогда не было еще и двадцати лет, он был очень нежным и болезненным).

Матвей Иванович работал агрономом-полеводом, специалистом по хлебу, постоянно был в командировках. Он считался очень хорошим спе­циалистом. Какое-то время семья с двумя детьми жила на хуторе Степ­ном, а потом переехали в Матвеев Курган. Там отцу дали квартиру.

10 октября 1928 г. в Матвеев Кургане родилась дочь Екатерина. В то время отец часто ездил в командировки на Кавказ. Объездил всю Чечню, был во многих городах и селах. Посылали его как отличного специалиста поправлять хозяйство в разные места. Последним местом его работы было село Федоровка Федоровского района Ростовской области. Там семья получила большой частный дом. Там же 10 января 1937 г. родилась вто­рая дочь Татьяна. В том доме семья прожила около трех лет. Все это время Валентина Вячеславовна была домохозяйкой, управлялась с ко­ровами, курами. «Хозяйство было на плечах Валентины Вячеславовны, чистейшей горожанки, но она старалась». В те годы Матвея Ивановича часто арестовывали как кулака и как немца, но всегда отпускали, ведь он был специалистом в своем деле.

«Судьба, злой рок или плохие люди приготовили «подарок» этой се­мье. На первый день рождения Татьяны Матвеевны, когда ей исполнился только год, в дом пришли люди в кожаных куртках и, возможно, с нагана­ми (из НКВД) и забрали Матвея Ивановича без предъявления обвинений, каких-либо объяснений. Наверное, кто-то написал анонимку. Жестокие, бездушные люди причинили человеку еще большее страдание, придя в день рождения не кого-нибудь, а его собственного ребенка, причем в пер­вый в жизни день рождения. Такой они сделали ребенку «подарок» — знать отца только по фотографии».

На случайной семейной фотографии во дворе дома запечатлены отец, мать, старший сын Александр и младшая дочь Татьяна, та самая, полу­чившая такой «подарок». Еще двое детей куда-то отлучились. Семью снял неизвестный фотограф в ноябре-декабре 1937 г. за полтора-два месяца до того, как Матвея Ивановича забрали, и семья больше его никогда не увидела. Так он и сгинул.

Валентина Вячеславовна обращалась куда только можно в Ростове, Таганроге, пытаясь выяснить хоть что-нибудь. Ее выгоняли, ничего не объясняли и вообще не хотели с ней разговаривать. И только спустя мно­го лет стало известно, что в 1956 г. Матвея Ивановича реабилитировали как незаконно осужденного (за недостаточностью улик), а умер он, как оказалось, в заключении якобы от воспаления легких 9 февраля 1943 г. У родственников большое подозрение, что на самом деле его просто рас­стреляли (надо узнавать в архиве, но пока этим никто не занимался).

164

Кроме Матвея Ивановича арестам подверглась вся их большая се­мья. Старшего брата Мартына Ивановича тоже арестовали как немца и как кулака и отправили на стройку Беломорканала. Он был строптивым заключенным, несколько раз пытался бежать. В конце концов, он там и сгинул (возможно, расстреляли).

Другой брат Павел также был взят без предъявления обвинения и где-то сгинул.

Еще одного брата Ивана арестовали и увезли в неизвестном направ­лении. Уже сын Александра Матвеевича, Сергей Александрович, много лет спустя был направлен на работу в Усть-Кулом, где совершенно слу­чайно узнал, что живет здесь Дрейлинг Иван Иванович, его двоюродный дед. Оказывается, отправили Ивана Ивановича строить Рыбинское водо­хранилище. Там он получил тяжелую травму позвоночника, стал инвали­дом. Когда водохранилище построили, их посадили в Рыбинске в поезд и обещали повезти на юг, домой, а привезли в Коми АССР на поселение.

Оказался Иван Иванович в Усть-Куломе. Тогда уже была Великая Оте­чественная война. В селе жила женщина по фамилии Уляшова, коми по национальности. У нее на войне погиб муж, а сама она была партийной активисткой. Иван Дрейлинг ей очень приглянулся, несмотря на то, что был «врагом» (тогда их называли «вражина»). Она хотела выйти за него замуж, а соратники по партии выговаривали, грозили ей. Тогда она поло­жила партбилет на стол и сказала, что от Ивана Ивановича не откажется. «Славная женщина, храбрая женщина. В те страшные времена это было неординарным поступком. И, что удивительно, Бог ее миловал, не позво­лил недобрым людям расправиться с нею. Она вышла из партии без по­следствий, ее не арестовали». В этой семье родилось пятеро детей.

Женщин в семье Дрейлинг так не мучили как мужчин, хотя и тоже сосла­ли. В средней Азии живут дети и внуки сестер Матвея Ивановича.

Что касается семьи Матвея Ивановича, то буквально через несколько дней, если не на другой день, их выгнали из квартиры практически под открытое небо. Женщина с четырьмя несовершеннолетними детьми была выселена как жена врага народа. Ее уговаривали отречься от мужа, взять свою девичью фамилию и дать ее детям, но она отказалась (за это ее очень уважают родственники с немецкой стороны).

Валентина Вячеславовна стала искать жилье. Нашлись добрые люди, приютившие ее за небольшую плату. Она работала то уборщицей, то еще кем-то. Ее вообще с неохотой брали хоть на какую-то работу, а по своей специальности она не могла устроиться вовсе. Поэтому она бралась за любую работу, лишь бы платили. Семья в то время перебралась в Таган­рог к родственникам, которые им помогали. Родственники были по мате­ринской линии, так как немцев всех разогнали и помогать было просто некому. «Испытывали мы большие трудности, где жить, где работать. Окружающие по-разному относились к нам. Много людей отвернулось от нас, боялись смотреть в сторону детей врага народа, но были и такие,

165

которые и на квартиру пускали и подкармливали.» Валентина Вячесла­вовна устроилась на краткосрочные (около года) курсы в педучилище на учителя начальных классов и одновременно работала.

Семью притесняли, детям приходилось летом зарабатывать сельско­хозяйственным трудом. Александр Матвеевич хотел поступить в авиаци­онное училище (самолетостроение), сдал все экзамены на «отлично», а его не приняли как сына врага народа, таким образом, сильно унизив и оскорбив. Ему пришлось поступить в другое училище на строителя. То есть власть издевалась над людьми, не давала идти учиться куда хочет­ся, а только куда дозволят.

После окончания курсов Валентина Вячеславовна стала работать учи­тельницей, в школе к ней относились нормально.

В школе, где учился ее сын Константин, был учитель, который его от­кровенно ненавидел. На уроках он прямым текстом призывал учеников не дружить с «сыном врага народа», обзывал его, оскорблял перед всем классом. Константину Матвеевичу тогда было 13 лет. Однажды он просто не мог стерпеть унижения и запустил этому учителю в лицо фарфоровую чернильницу. Был большой скандал. Большинство детей поддерживали подростка, хотя и боялись говорить об этом в открытую.

В Ростове или Таганроге (Татьяна Матвеевна точно не помнит) в пос­ледних числах августа была традиционная учительская конференция, на которой учителя получали напутствие на новый учебный год, и каждому предоставляли возможность высказаться. Валентина Вячеславовна ре­шила выступить, не предупредив руководство заранее о теме своего вы­ступления. Она рассказала большой аудитории, что произошло в школе, почему ее сын так поступил. Выступление имело резонанс. В итоге этого учителя выгнали из школы и к педагогической деятельности больше не допускали. Подростка не наказали, не нашли вины в его действиях (даже в те годы была справедливость). Все это случилось потому, что именно на Константина Матвеевича сильнее всего произвело впечатление арест, исчезновение отца и клеймо «семьи врага народа». Другой брат был стар­ше, сестры младше, все они более спокойно восприняли произошедшие в их жизни изменения. А характер Константина Матвеевича с тех пор стал очень тяжелым, он сильно переживал.

Во время Великой Отечественной войны немцы заняли Таганрог. Го­род периодически подвергался бомбежке. Было очень тяжело, люди го­лодали. Так как члены семьи Дрейлинг были немцами, они находились на несколько привилегированном положении по сравнению с другими, если так можно выразиться. Александр Матвеевич мыл посуду в какой-то столовой, имел возможность подкармливать семью остатками. Констан­тин Матвеевич работал в пекарне на подхвате, украдкой приносил домой горелые корочки. Так и выживали.

Девятого февраля 1943 г. (странное совпадение с днем смерти Мат­вея Ивановича) семью Дрейлинг угнали на работу в Германию. Там жили

166

в лагерях, бараках, битком набитых людьми, спали на двухъярусных кро­ватях. Работали на заводах, фабриках, где заставят. Екатерина Матвеев­на ввиду болезненности работала в семье Бауэр, а Татьяна Матвеевна была еще маленькой. Национальность тут опять помогала, так как были немного на других условиях, чем остальные.

Когда война закончилась, власти СССР просили людей возвращать­ся, говорили, что их тут ждут (среди угнанных были не только немцы, но и русские, и представители других национальностей). У них же была воз­можность перебраться в Западную Германию, Америку и другие страны. Но люди любили свою родину, тосковали по ней и, несмотря на былые обиды, поверили ей. И напрасно. Вернулись не в родные края, а в голые степи Казахстана (были отправлены в отдаленные районы страны как неблагонадежные).

Добирались в товарняках, ехали через Москву, были ограблены в Брян­ске. В дороге меняли вещи на еду. Попали они в город Актюбинск.

Приехали в конце мая-июне, были брошены на вокзале. Жили снача­ла на улице, в каких-то развалинах. В конце июня временно поселились в здании школы, а с началом учебного года переехали на квартиру к какой-то женщине. Жили в одной комнате три семьи, а сама хозяйка жила на кухне.

Валентина Вячеславовна нашла работу уборщицы в Промбанке (о работе учительницы не могло быть и речи). Екатерина Матвеевна рабо­тала в Горпромкомбинате драпировщиком, Константин Матвеевич рабо­тал грузчиком. Татьяна Матвеевна сначала училась в школе, а потом в педучилище. Было тяжело, семья голодала. Хлеб давали по карточкам. Продукты продавались на базаре, но не было денег. Бывало, Константин Матвеевич по дороге на работу падал от голода в обморок.

В 1949 г. семья получила землю под строительство дома. Дом строи­ли сами. Делали «саманы» — кирпичи из глины и соломы весом около 15 кг. Глина была с собственного двора (рыли яму) и месили ее ногами тоже сами. Саманы скрепляли глиной с песком, и из них строили дом.

Сначала Дрейлинг считались семьей врага народа, а теперь и сами стали «предателями». «Паспортов у нас не было, были удостоверения. Каждый месяц ходили на отметку, из города проживания не имели права сделать шагу без разрешения. Учиться туда, куда хотелось, не принима­ли, приходилось все это терпеть. Были всего лишены, не могли никого навещать в других городах.»

Вскоре женился Константин Матвеевич. Через забор от их дома нахо­дился дом семьи Виценя, глава которой, Митрофан Лазаревич, был спе­циалистом по замеру земли и приехал в Казахстан поднимать целину (это мой дедушка). На одной из его дочерей (моей тете), Виценя Александре Митрофановне, и женился Константин Матвеевич. Там же, в Актюбинске, родился их первенец Валентин.

167

Вышла замуж Екатерина Матвеевна, родилась дочь Наталья. Но се­мейная жизнь с мужем не сложилась.

В Казахстан попали все, кроме Александра Матвеевича. Он воевал на фронте, после войны был отправлен в Коми АССР. Сначала он попал в Черный Яр, потом, когда разрешили, уехал в Сыктывкар. Работал в реч­ном пароходстве грузчиком. Женился на Осиповой Ольге Прокопьевне, у них родились дети Люся, Валентина, Сергей, Нина.

В 1956 г. на XX историческом съезде партии было разоблачение культа личности Сталина, после этого началась реабилитация незаконно аресто­ванных граждан (они получили документы). Они и их дети после 1956 г. уже не подвергались социальным гонениям, могли пользоваться всеми соци­альными благами как обычные люди. Многие из них получили приличное образование. Но отголоски тех унижений раздавались еще очень долго. Их по-прежнему дразнили, оскорбляли, попрекали, даже их дети вынуждены были терпеть это.

А в 1954 г. большая семья Дрейлинг, бросив все, перебралась в Коми АССР к Александру Матвеевичу. Это было разрешено потому, что Коми — это тоже ссыльный край. Они не могли поехать в Ростовскую область, так как еще действовал запрет на въезд туда «врагов народа».

Когда приехали в Сыктывкар, Валентина Вячеславовна и Екатерина Матвеевна устроились в педучилище уборщицами, получили жилье. Ва­лентины Вячеславовны уже нет в живых, Екатерина Матвеевна на заслу­женном отдыхе.

В Сыктывкаре Константин Матвеевич всю жизнь работал грузчиком. Здесь у него родились еще двое детей —дочь Светлана и сын Анатолий. У Светланы свои дети, Дмитрий и Наталья. Дети Константина Матвееви­ча носили фамилию мамы, Виценя, так как он говорил, что не хочет, что­бы и его дети всю жизнь мучались и страдали, как он. Константина Мат­веевича, Валентина Константиновича и Анатолия Константиновича, к со­жалению, уже нет в живых.

Татьяна Матвеевна окончила в Сыктывкаре педучилище и всю жизнь проработала в школе. Она имеет звание «Отличник народного просве­щения». Вышла замуж, у нее родился сын Константин. Фамилия у них Матвеевы. Они взяли ее как дань памяти: для Татьяны — отцу, для Кон­стантина — деду.

2003 г.

Из фонда воспоминаний и писем научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20—30-е годы XX века». Воспоминания ТМ Матвеевой за­писаны студенткой факультета управления А.В. Лужковой.

168